Она сердито удалила неуместное сообщение от секретаря университетской кафедры и распахнула дверь автомобиля. Солнце, заливающее ярким светом знакомую улицу, летняя густая зелень, высокое небо, плотные белоснежные облака – казалось, кто-то выложил взбитые сливки на туго натянутый голубой холст.

– Поднимись к ним, пожалуйста, – попросила она мужа, оглянувшись через плечо, – я бы предпочла не карабкаться по их кошмарной лестнице...

Васильевы жили на пятом этаже дома дореволюционной постройки, не предполагающего лифта, но имеющего немыслимые потолки в четыре с лишним метра. Сегодня они все вместе собирались на воскресный продолжительный завтрак в симпатичном ресторане за городом, но, вопреки договоренности, никто в назначенный час у подъезда не стоял.

– Поднимусь, – пожал плечами муж, – разумеется, поднимусь, но уверяю тебя, это будет зря. Никуда они не поедут – у них то одно, то другое. То трубу прорвало, то хомяк сдох, то голова болит. То родственники из Мариуполя приехали.

– Ну перестань! – Эрика нахмурилась. – Какой еще Мариуполь! Инночка наверняка уже готова, мало ли что. Отвечает на срочный звонок. Или Васильев отвечает...

Муж обреченно закатил глаза, хлопнул дверцей, демонстрируя недовольство; Эрика внимательно посмотрела на него специальным взглядом, как будто со стороны. Со стороны муж смотрелся неплохо: плечи, руки, небольшая голова с аккуратной стрижечкой, ровнейший косой пробор, острый подбородок и узкая полоска пижонских усов, в целом он напоминал Лермонтова с широко растиражированных портретов в школьных хрестоматиях. Знакомы они были тысячу лет, и во времена учебы он считался самым популярным мальчиком на курсе, весельчак, острослов и душа компании. Много лет сердце Эрики было полно горячей благодарности за то, что он выбрал именно ее.

Муж скрылся в подъезде, она мгновенно вытащила телефон, сотый раз за утро проверяя, не поступило ли сообщение от возлюбленного и жестокого абонента, но нет, нет, она расстроенно ударила себя кулаком по бедру.

А ведь еще недавно трубка ежеминутно вздрагивала в ее руках, и она читала, например, хокку, розовея от удовольствия:

Полевой цветок

В лучах заката меня

Пленил на миг.

Или нетерпеливо набирала длинный код для получения ММС, торопясь увидеть, что же возлюбленный абонент прислал ей на этот раз – чайную розу, румяное яблоко или собственное улыбающееся лицо.

Эрике исполнилось тридцать три. Высокая, вся состоящая из плавных линий, перетекающих одна в другую: покатые плечи, темные впадины ключиц, тонкие руки, изящные колени. Длинные каштановые волосы она убирала в одну из множества известных ей причесок, губы складывала в чуть грустную улыбку, серыми, чуть узковатыми глазами смотрела нежно.

Всякий раз, когда ей приходилось разговаривать с мужчиной – неважно, с коллегой или случайным соседом за столиком в кафе, – она ловила себя на том, что пытается увидеть в его глазах, услышать в его голосе очевидное признание своей привлекательности. Обнаружив это, она испытывала острое мгновенное удовольствие и тут же снова ныряла в привычную пучину сомнений, ожидая новых доказательств мужской заинтересованности.

Эрика посмотрела на часы, муж отсутствовал слишком долго, наверняка он оказался прав, и Васильевы никуда не поедут. Васильев – и ладно бы, а вот с Инночкой Эрика очень хотела поговорить, за последнее время многое переменилось в ее жизни, и просто необходимо было все это рассказать подруге.

Эрика вышла из маленького синего автомобильчика, посмотрела на высокие окна квартиры друзей, расправила прямые плечи и прерывисто вздохнула. Вопреки ее опасениям темно-коричневая, в отпечатках ног и потеках какой-то белой краски, дверь подъезда отворилась, и к ней выбежала Инночка. Широкая улыбка, сарафан цвета солнца, открытые босоножки из тонких переплетенных ремешков. Расцеловала Эрику в обе щеки, сделала несчастное лицо и быстро-быстро заговорила, Инночка вообще всегда ужасно тараторила:

– Слушай, у меня в ноутбуке жесткий диск, боюсь, полетел. Васильев попросил твоего посмотреть, ну, профессиональным глазом, ты не против? Понимаю, конечно, что сильно нарушаю твои планы, но мы можем где-нибудь выпить кофе пока, на этом диске столько всего, начиная от фотоархива и заканчивая всеми моими статьями по рыбам...

Эрика поспешно успокоила подругу, втайне радуясь, что заполучила ее в полное свое распоряжение и сможет разговаривать, разговаривать и разговаривать. О своем Герое.

Снова осмотрела свой безмолвный телефон – ничего. А раньше возлюбленный жестокий абонент писал ей на английском, французском и даже итальянском.

Ох, как же ей нравился этот переход на разные языки, сокращение слов, собственный секретный язык, сложная система кодов, пароли и отзывы – понятные только для двух человек в мире. Для них.

В небольшом кафе на углу было приятно прохладно, играла негромкая музыка, хорошо пахло кофе и свежевыпеченной сдобой.

– Ты знаешь, Инка, я ведь влюбилась в него еще в восьмом классе. Тощая вертлявая девчонка, была уверена, что уродливее всех на свете. Сотворила себе кумира. Вручить свое сердце тому, с кем заведомо взаимности наверняка быть не может, казалось удачным решением. По крайней мере, тебя никто не отвергнет.

Инночка молча слушала, отпивая кофе небольшими глотками. На маленьком белом блюдце лежал нераспечатанный пакетик с сахаром, она не терпела сладкого и отодвинула его указательным пальцем с какой-то даже ненавистью.

– Отец на день рождения подарил мне невиданный по тем временам и страшно модный двухкассетный магнитофон, кассеты с его песнями. Я сразу полюбила этот голос. Он так обворожителен, он просто обескураживает, ты не находишь?

Инночка находила. Кивнула головой.

– Когда через месяц увидела его на концерте, вживую, почувствовала такой восторг, такое неимоверное желание выскочить на сцену, целовать сцену, каждую нечистую половицу, ползти за ним на коленях, выполнять любые приказания, только чтобы он был рядом, только чтобы на меня смотрел, просто смотрел... Просто смотрел.

– Многие девочки в детстве были немного фанатками, это ничего, это нормально, – осторожно заметила Инночка, делая знак бармену, чтобы принесли кофе еще.

– Нормально? Не знаю. Специально выучилась игре на гитаре, мы с моим товарищем, ну помнишь, Олежка Островский, мой одноклассник бывший, нет, мы просто друзья с ним и даже немножечко подруги, так бывает...

– Конечно, помню, он сейчас в Чикаго вроде бы живет? – уточнила Инна. – Ребенка родил в прошлом году?

– Да, мальчишку, хотел назвать Никита, но выяснилось, что в Америке это имя считается женским.

– С ума они там, в Америке, посходили, – с уверенностью заключила Инна.

– Да при чем тут Америка! – горячо воскликнула Эрика. – Так вот, Олежка Островский, мы с ним песни разучивали на пару... Ты помнишь, в те времена его тексты воспринимались как откровение, необыкновенная свобода и настоящий протест! В стране, где всегда был Первомай... Подростки любят бунтовать. Да и Первомай надоел.