И тут не зазвонил, а надсадно задребезжал телефонный зуммер.

— Фима, — сказал мне Ибраев вкрадчиво. — Садитесь и пишите.

— Чистосердечное признание? — спросил я.

— Чистосердечное признание, — подтвердил подполковник.

— Детали подскажете?

— Продиктую. Берите бумагу. План текста такой…

В качестве «практикующего юриста» мне доводилось диктовать подобные планы запутавшимся бедолагам. Теперь диктовали мне. Ибраев занудно, монотонным голосом, без запинки, явно по заготовке-шпаргалке, медленно, чтобы записывалось без переспросов, хотя я ничего и не писал, бубнил про то, что немудрено было предвидеть. Я такой-то, гражданин такой-то страны, прибыл в Алматы по подложным документам в качестве киллера по заказу такого-то лица или такой-то структуры. Моя задача состояла в… Чистосердечно и с глубоким сожалением, до конца осознав то-то и то-то, не в силах выносить такие-то и такие-то угрызения совести, признаюсь в содеянном, а именно:

Первое. В закладке подрывного устройства в алматинском ресторане «Стейк-хауз» с целью физического устранения предпринимателя такого-то и его итальянского партнера такого-то. Взрывное устройство состояло из замороженного в куске льда с бутылкой водки особого детонатора и семисот граммов тротила, прикрепленных с наружной стороны стены ресторана. Детонатор сработал по мере истаиванья льда.

Второе. В преднамеренном убийстве предоставившего взрывное устройство Усмана Ирисова, моего сообщника, для сокрытия следов преступления. Орудием убийства служил кинжал, съемную рукоять которого я унес, чтобы не оставлять улик.

Третье. В оказании вооруженного сопротивления сотрудникам правоохранительных структур, пытавшихся предотвратить совершение вышеуказанных преступных деяний…

— Это все? — спросил я, когда Ибраев замолчал.

— Нет, — ответил подполковник, переводя дыхание. — Добавите, что просите компетентные органы… запомнили? Просите, значит, компетентные органы принять во внимание добровольную явку с повинной и ходатайствуете по возможности о проявлении к вам снисхождения при определении справедливого наказания, которое готовы понести…

— Минутку, — сказал я, прикидываясь, что записываю слово в слово. Значит… и готов понести справедливое наказание?

— Фима, — сказал безучастным голосом подполковник. — Хватит придуриваться. Вы же не пишете, так?

Я догадывался, что в камере есть «телеглаз». Выходит, действительно был.

— Так, — признался я действительно чистосердечно.

— Остальное при личном свидании. Сегодня в пять.

— Как я определюсь со временем? Где мои «Раймон Вэйл»? У меня нет часов.

— Сразу после прогулки.

Я положил омертвевшую трубку на привинченный к столу телефонный аппарат без вертушки, выбил ладонями на столешнице дробь общей тревоги «К оружию!», который, оказывается, не забыл, и сказал себе по-французски:

— Капрал Москва, плен не могила!

И затянул занудно, протяжно, как положено, и, может, не совсем верно, легионерскую походную:

Крышка на дверном глазке сдвигалась, как и положено, бесшумно. Я услышал голос с сильным акцентом, который приказал из ниоткуда:

— Прекратить немедленно!

Я помахал руками, мол, прекращаю, больше не буду, дяденька, и лицемерно приложил ладонь к груди.

Чему я радовался?

Просвету. Подполковник Ибраев предлагал сделку.

Чистосердечное признание — не предъявление обвинения. Хочу признаюсь, а хочу — нет. Полностью или частично — тоже зависит от моей доброй воли. Конечно, легко накрутить на меня, говоря юридическим языком, деликтов сверх макушки и на много месяцев, а то и лет, растянуть обстоятельное следствие, заполучив санкцию прокурора, которая у подполковника, считай, уже припасена. Но подполковник этого не делает. Значит? Значит, во мне нуждается. Нуждается вне этой тюрьмы. И все, что вытворяли со мной до этого, в том числе и заключение в камеру, заготовка липовых козырей и даже в игре не со мной, а с моими хозяевами, со Шлайном. Однако, козыри начнут выкладывать на стол все же на переговорах со мной. Дескать, снимаем это обвинение в обмен на вот это с вашей стороны, а другое обвинение — в обмен вот на то… Но на что именно?

Я завалился на нары-люкс, закрыл глаза и заставил себя уснуть.

Мне снился Матье, с которым мы договорились через подполковника Ибраева встретиться в кафе гостиницы «Туринг» на парижской авеню Лафайетт ровно в четыре в пятницу. Матье доставит клетку для попугая. Ляззат, прижимаясь к моей спине, нашептывала, что нас троих, меня, Матье и её, будет ждать засада. Ибраев предал, сообщил Шлайну время и место встречи. Но я-то знал, что беспокоиться не о чем, поскольку у меня с Матье обговорено заранее: когда я назначаю свидание не на прямую, а через нашего оператора или посредника, во избежание предательства оператора или посредника являться следует на два дня раньше названной даты. Так что клетку для Блюзика-птички я получу в среду и укачу с попугаем далеко, когда Ефим ещё только примется расставлять западню… А предала в самом-то деле Ляззат, поскольку Ибраев теперь в доле с нами. Но Ляззат это не касается. Важно заполучить от неё попугая назад и — прощай душа-девица…

Очнулся я от лязга запора на квадратном окошке в двери и не сразу сообразил, отчего покойно на душе. Случаются, хотя и редко, минуты, когда и сон, и возвращение к реальности совпадают по тональности.

— Прием пищи, — оповестил с акцентом надзиратель.

Узкий поднос, протиснутый в окошко, оказался затянутым фольгой. За столиком я снял серебристую обертку. Потчевали в следственном изоляторе казахской службы национальной безопасности качественнее, чем на самолетах «Эйр Казахстан». Стограммовый шкалик «столичной», пакетик с томатным соком, горячий стейк в коробке из нержавейки, салат оливье, кусочек белорыбицы в зелени, тюбик эстонского масла и, подумать только, черная астраханская икра в стеклянной баночке с синей крышкой, предупредительно сковырнутой. Ломтики белого хлеба казались пушистыми от свежести.

Подкачали, однако, приборы — нож и вилка согласно правилам безопасности выдавались пластиковые.

Ах, как не хватало мельхиорового прибора и крахмальной салфетки! И музыки под сурдинку для пищеварения. Скажем, «На смерть инфанты» Равеля в интерпретации Алекса Козлова на саксе в сопровождении квинтета струнных…

Но так можно было бы вознестись и до мечтаний о свободе.

Крякнув от души после глотка водки и потянувшись ставить шкалик на поднос, я приметил на этикетке мазок фломастером. Вглядевшись, разобрал: «От соседа — with compliments».