Почувствовав себя оскорбленной, я собиралась возразить, но все-таки сдержалась, потому что Сесиль была совершенно права. Мне тоже казалось ненормальным, что Мэри – а здесь Мари – пришла от меня в такой восторг.

Я могла бы объяснить Сесиль, что поведение Мари – как и ее деда – связано с их подсознанием, которое где-то очень глубоко еще работало, несмотря на полностью стертую и замененную память. Я была, так сказать, ископаемым фрагментом в первичных отложениях их воспоминаний. Чем-то, что они инстинктивно хотели сохранить и запомнить.

Этот феномен я уже однажды наблюдала у Маттиаса Тассельхоффа, немножко влюбившегося в меня полтора года назад в Венеции. Когда я опять встретила его в 1499 году, его звали Маттео Тассини и он ничего не помнил о своей прежней жизни в будущем. И все же ко мне его по-прежнему тянуло. Подсознание – мощная сила. Именно на него я очень рассчитывала, пытаясь вернуть Себастьяно.

Но, конечно же, ничего такого я никому рассказать не могла. Вообще-то сердечность Мари должна была бы вызвать у меня угрызения совести, но я испытывала слишком большое облегчение от того, что все так легко устроилось.

Моя комнатка располагалась под крышей и была обставлена солидной новой мебелью – здесь стояли кровать с настоящим матрасом и свежей белой простыней, комод, канделябр, скамеечка и – хм, ночной горшок с крышкой.

– Разумеется, это только временно, – извиняющимся тоном сказала Мари. – Я велю приготовить для тебя комнату получше, в том же коридоре, где и моя, чтобы ты всегда была рядом.

Сесиль приняла это сообщение с недоверием. Когда мы снова оказались внизу, она несколько раз порывалась что-то сказать, но потом только растерянно качала головой. Видимо, такой поворот событий совершенно ошарашил ее. У меня появилось подозрение, что Сесиль, возможно, завидовала Мари, ее беспечной жизни и расточительному богатству и что ей показалось забавным с моей помощью насолить герцогине. А теперь то, что ей поначалу представлялось классным планом, – ввести меня в дом Мари, чтобы я отбила у нее потенциального возлюбленного, – приняло оборот, на который она не рассчитывала.

На прощание Мари одарила ее солнечной улыбкой.

– Без вас я никогда бы не нашла такую милую компаньонку. Ваша рекомендация, моя дорогая, осчастливила меня сверх всякой меры. Я сумею оценить вашу дружескую услугу, и моя благодарность не заставит себя ждать. Не хотите ли сегодня прийти на мой званый вечер?

– К сожалению, я занята, у нас в театре репетиция, – сказала Сесиль несколько официальным тоном.

– Как жаль. Тогда в следующий раз.

– Конечно, ваше высочество. Я надеюсь, что вы очень скоро опять почтите своим присутствием какое-нибудь наше представление.

– О да, несомненно, – заверила Мари. – Вы же знаете, как я люблю театр.

Услышав это, я почувствовала себя омерзительно, ведь обе они понятия не имели, что общие воспоминания существуют только в их воображении. Мари только думала, что бывала в театре Сесиль, и память Сесиль тоже лишь неизбежно подстроилась, как и память всех остальных людей в Париже, убежденных, что знают Мари уже давно. Например, королевы, лучшей подруги Мари, по словам Сесиль. Или Ришелье, который ни на йоту не доверял Мари, бог знает почему.

Как и перед отправлением в 1625 год, я спросила себя, почему же Мари, прежде Мэри, перенесли сюда. Может быть, причина выяснится лишь через много лет. И, следовательно, я никогда этого не выясню. Но уже сейчас я с железной уверенностью знала одно: я помешаю Себастьяно закрутить с ней роман. Если понадобится, при помощи самых подлых уловок.

* * *

Обедая с Мари и ее дедом в большой столовой, я побольше узнала о Мари, по крайней мере о здешней версии ее жизни. Она сама совершенно чистосердечно поведала мне все, что стоило знать, за легким перекусом, как она это называла. На самом деле стол ломился от всевозможных блюд, подносимых многочисленными слугами. Мари лишь поклевывала то от одного, то от другого кушанья, да и мистер Коллистер накладывал себе маленькие порции, в то время как я до краев нагрузила свою тарелку всеми этими вкусностями.

Мари два года как овдовела. Своему усопшему супругу она была обязана не только титулом герцогини и гигантским состоянием, но и дворцом в городе, и соответствующим положению замком на природе. Генри, чье имя здесь удобно трансформировалось в Анри, был ее дедом по матери и единственным еще живым родственником. Родители ее умерли так давно, что она их даже не помнила. О ее муже я узнала немного, кроме того, что он был уже довольно немолод и большую часть времени находился в разъездах. На стене над буфетом висел его портрет в полный рост, изображавший седовласого, несколько угрюмого человека лет сорока пяти с накрахмаленным воротником.

– Это герцог, спаси Господь его душу, – сказала Мари. Особо подавленно ее слова не звучали. Видимо, она легко пережила его смерть, и не важно, что событие это произошло лишь в ее воображении.

В общем, Мари показалась мне спокойной и счастливой. Очевидно, со второй жизнью ей повезло, и она ни в чем не нуждалась, если, конечно, не говорить о таких неотъемлемых радостях повседневности, как Facebook, iTunes и телесериал «Как я встретил вашу маму». Но так как она даже не догадывалась об их существовании, их отсутствие утратой можно было и и не считать. Кроме того, она ела из серебряной посуды (и это не фигура речи, посуда была действительно из серебра!) и могла позволить себе самые модные наряды своей эпохи. И она была не одинока, рядом всегда находился любимый дед, сопровождавший любое ее слово лукавой, радостной улыбкой и время от времени отпускавший добродушные комментарии. Среди всего прочего, он щедро раздавал комплименты, не забывая и про меня.

– Что за воспитанное дитя, – сказал он, наблюдая, как я поглощаю на десерт что-то вроде блинчика с малиной и сливками. – Как деликатно ты обращаешься с ножом и вилкой! У тебя так ловко это выходит.

Я озадаченно уставилась на свои руки. Вилка в левой, нож в правой, все как учили. Спустя мгновение я взглянула на Мари и Анри – они держали приборы точно так же. Значит, ничего особенного. Но потом мне вспомнилось, что в этом столетии далеко не все пользовались за едой вилкой, она еще только входила в обиход. А с ножом и вилкой одновременно, вероятно, не ел почти никто. Разумеется, кроме меня. И кроме Мари и Анри. Многолетние привычки не уходят, несмотря на стертую память.

– Кстати, на сегодняшний вечер я заказала струнный квартет, – сказала Мари. Она обернулась ко мне:

– Тебе понравится. Сесиль мне рассказывала, что ты любишь музыку.

– Но сама я лучше перед гостями играть не буду, – быстро сказала я.

– О, тебя никто не заставляет, раз тебе не хочется, – заверила Мари.

– А кто придет сегодня вечером? – спросила я.

– Заранее никогда точно не знаешь. Я кому-нибудь рассказываю о том, что устраиваю небольшой прием, люди разносят эту информацию, ну, и приходят все, у кого есть время и желание. Без ограничений.