Вид у Федора Федоровича был усталый, он оторвал глаза от книги, посмотрел на меня так печально, что мне захотелось утешить его, уложить спать, почитать ему сказку, как маленькому ребенку.

– Нет, я не устал, – произнес он вполне бодро, – просто мне тоже не по себе, когда речь заходит об Оське Корявом. Я его видел, знал и до сих пор не могу отделаться от жуткого чувства, что он не совсем человек. И в этом контексте версия его сумасшествия выглядит чем-то вроде заклинания против нечистой силы. Чур меня, чур! Все нормально, ребята, он просто псих, всего лишь псих, ничего сверхъестественного. У Ленина в Горках жила собака Айда, очень славный пес, ирландский сеттер, как твой Вася, но не старый кобель, а молоденькая сучка. Так вот, стоило появиться Сталину, и добродушная Айда поджимала хвост, шерсть вставала дыбом.

– Ну, здесь у нас Коба вряд ли появится, – сказала я и, присев на корточки, погладила спящего Васю. – Оськи Корявого больше нет. Только иногда в моих ночных кошмарах...

Я не стала договаривать. Федор Федорович и так знал о моих страшных снах, боялся за меня, нервничал. Кое-что нехорошее случалось и наяву. Кроме нападения на Васю стального кобеля была еще автомобильная авария.

Я ехала в такси, сидела на заднем сиденье, читала. Стальной «Форд-Фокус» врезался сзади, ни с того ни с сего. Удар получился не слишком сильный, меня скинуло в проем между сиденьями, я отделалась вывихом лодыжки. Таксист не пострадал, но жутко испугался, стал говорить, что давно приметил «этого козла», он упорно пилил за нами от проспекта Мира и как будто нарочно врезался. Самое странное, что водитель «Форда» остался сидеть в своей побитой машине, затемненные стекла были подняты, дверцы заблокированы. Я не стала дожидаться приезда милиции, остановила какой-то «жигуль» и уехала. У меня не было времени, и почему-то совсем не хотелось увидеть «этого козла», водителя «Форда».

– Иногда у него зрачки становились прямоугольными, – вдруг сообщил Агапкин, – но если кто и замечал эту странность, то наверняка принимал за оптический обман, за галлюцинацию, особенно после его воцарения, когда люди рядом с ним трепетали. Мало ли что может почудиться со страху? Да, трепетали. А он наслаждался. Власть была лишь средством, а целью – именно страх, ужас, боль. Ему нравилось пугать и причинять боль. Он питался этим.

Федор Федорович в очередной раз перевернул страницы и прочитал:

– «Человек просто бессердечный причиняет другим боль, если это дает ему какую-либо выгоду. Но если ему страдание других доставляет удовольствие, он будет мучить людей, даже если он от этого никакой выгоды не имеет». Вот это и есть моральный кретинизм, – добавил он и закрыл книгу.

Мы помолчали. Меня поразило замечание о прямоугольных зрачках. У кого-то я видела такие зрачки и пыталась вспомнить, где, у кого.

– В общем, вы правы. Само по себе понятие «псих» ничего не объясняет. Мало ли на свете сумасшедших? Мало ли чего они желают? Почему из миллионов психов именно Кобе удалось осуществить свои патологические желания в полном объеме? – сказала я и поставила «Руководство по психиатрии» на полку.

– Да, – кивнул Агапкин, – людей, страдающих манией величия и моральным кретинизмом, десятки тысяч. Психопатических личностей – сутяг, болтунов, авантюристов вроде Ульянова сотни тысяч, если не миллионы, это настолько распространенный тип, что тут вообще вряд ли стоит говорить о патологии. Но почему-то именно эти двое сумели реализоваться в Ленина и Сталина, а все прочие сидят в тюрьмах и в психушках либо мучают окружающих вполне безнаказанно.

– Либо торчат в телевизоре, орут на ток-шоу, – добавила я.

Федор Федорович пропустил мое замечание мимо ушей. Телевизор он не смотрел, и современные ораторы его не интересовали.

– Знаешь, чем психопат заурядный отличается от психопата политического? – спросил он и залпом допил свой остывший чай. – Заурядный псих считает себя «Верховным Богом» и говорит: «Я Верховный Бог». А политический псих собственного бреда не озвучивает, но заставляет огромное количество людей не только говорить, но и думать, что он «Верховный Бог». Ленин и Сталин владели чем-то вроде пробирки с бациллами, вызывающими психическую эпидемию. Не хочу тебя пугать, но тебе придется этим заняться. Ты заканчиваешь первый том, тебя ждет восемнадцатый год, точнее, лето восемнадцатого. Покушение на Ленина войдет в роман, ты никуда не денешься. Тебе придется...

Голос его звучал все тише, невнятней, я не успела оглянуться, а на диване уже никого не было, только валялось несколько открытых книжек.

Я сидела за компьютером, в полном одиночестве. Пальцы мои сами собой пробежали по клавишам, на мониторе возникла строчка:

«Продолжение следует».

Я поняла, что закончила первый том романа и чудовищно устала, хочу есть, спать, гулять в лесу, купаться в море.

– Ты напрасно пообещала продолжение, – услышала я щекотный шепот у самого уха, – тебя замучают, станут требовать скорее, скорее. А писать предстоит долго.

Наверное, это была звуковая галлюцинация от усталости и недосыпа. Я не стала убирать последнюю строчку. Оно ведь правда последует, продолжение. Я передохну немного и начну второй том.

* * *

Федор Федорович исчез и довольно долго не появлялся. Я колесила по Германии, вышла моя очередная книга в немецком переводе, и старомодное пристрастие немцев к литературным чтениям давало мне возможность путешествовать из города в город.

Гонка в поездах сквозь живописные осенние пейзажи, под чистым холодным небом сопровождалась постоянным сквозняком, прочищала мозги, наполняла душу странным космическим гулом. Мелькали рощи, едва тронутые осенней желтизной, аккуратные фермы, поля, стада тучных черных и белых коров. На открытых платформах маленьких станций пахло свежим сеном и можжевельником.

Мне нравилась сизая тишина курящих вагонов. Города возникали и скрывались навсегда, не оставляя в памяти ничего, кроме черепичных крыш, серых и вишневых стен, голубого циферблата на башне ратуши. Глаза-окна глядели из под тяжелых квадратных век на гибкие, сверкающие, как ртуть, экспрессы. У экспрессов были вытянутые приветливые морды.

В моем ноутбуке скопилось огромное количество текстов, прямо или косвенно относящихся к событию, которое Федор Федорович считал чуть ли не решающим в развитии трагедии, даже назвал его «точкой невозврата». Речь шла о покушении на Ленина 30 августа 1918 года.

Я ехала в Тюбинген, старинный красивейший город. Мне предстояло выступать в знаменитом университете, основанном графом Эберхардом Бородатым в XV веке. За окном проплывали Баварские Альпы, Шварцвальд, озера, замки и монастыри Великого герцогства Баденского, которое сегодня называется федеральной землей Баден-Вюртемберг.

Я почти не смотрела в окно. Я листала страницы на мониторе ноутбука, читала вырезки из старых газет со статьями, воззваниями и бюллетенями о состоянии здоровья раненого вождя, отрывки из мемуаров, медицинские документы, стенограммы заседаний и совещаний.