«У тебя очень много таких фрагментов», — заметил Отто.

Я сглотнула.

«Да, кажется».

«А что означают темные, колючие, закрытые места? Они совсем не похожи на эти яркие фрагменты застывших воспоминаний».

«Не знаю, — отрезала я. Честно признаться, я не была уверена в том, что стазис имеет какое-то отношение к темным местам в моем сознании. — Не думаю, что у меня есть провалы в памяти».

«Я тоже так не думаю. Эти эпизоды больше похожи на чувства».

«Может, это просто реакция на потерю всех, кто меня окружал?»

«Возможно», — согласился Отто, но я знала, что мы оба в это не верим. «Так ты признаешься Брэну?» — спросил он, меняя тему.

«Пока не знаю».

«Может быть, Мина даст тебе какой-нибудь совет? Она много раз помогала нам с Набики».

«Вот уж не думала, что у тебя могут быть какие-то сложности в любви!»

«Во многом для меня все проще. А во многом гораздо сложнее. Но Набики приходится тяжелее всего. Она очень переживает из-за наших отношений. Ее родители не одобряют этого».

«Почему?»

«А ты была бы рада, если бы твоя дочь встречалась с синим пришельцем?»

«Если бы он был такой же очаровательный, как ты, я была бы счастлива».

Отто снова помедлил с ответом.

«Ты знаешь, что я становлюсь лиловым, когда краснею? Джемаль дразнит меня».

«Он читает нашу переписку?» — в ужасе спросила я.

«Нет».

«Мне жаль, что я заставила тебя покраснеть».

«А мне нет. Спокойной ночи, Дикая Роза».

«Спокойной ночи, синий пришелец».

* * *

— Знаете что, — сказала я доктору Биджа. — Сегодня я хочу обратиться к вам за помощью.

— В каком вопросе? — спросила Мина, и лицо ее просияло.

— Как узнать, что ты влюбилась в кого-то?

Похоже, мой вопрос поставил ее в тупик.

— Прости?

— Как узнать, что я кого-то полюбила? В смысле, хочу с кем-то встречаться.

— Я не вполне уверена, что правильно поняла твой вопрос. Обычно люди просто знают об этом, и все.

Я насупилась. Честно говоря, я ждала от нее чего-то более полезного.

— Почему ты спрашиваешь об этом? Это связано с Брэном?

Я посмотрела на Мину.

— Как вы догадались? — спросила я, как идиотка.

— Методом исключения. Больше ты ни о ком не говоришь.

— Я больше ни с кем не говорю, — вздохнула я.

— Вот как?

Я покачала головой.

— Да. Ни с кем, кроме Отто. Но с ним мы не разговариваем по-настоящему.

— А больше ни с кем?

— Нет.

Порой меня ужасно раздражало, что вместо разговора она просто сидела и задавала мне вопросы.

— Я — занятная зверушка, — сказала я, как нечто само собой разумеющееся. — Я вне времени, вне досягаемости и вне интересов.

— Как тебе кажется, ты сумела хоть немного освоиться? — спросила Мина.

Я вздохнула. Честно признаться, все это время я изо всех сил старалась говорить с ней только о самых банальных аспектах своей жизни. Мы много говорили о моем рисовании. Обсуждали Патти и Барри, хотя мне было нелегко придумать, что бы о них сказать. Я ничего о них не знала. Они оставались для меня совершенно чужими людьми, с которыми я каждый вечер ужинала за одним столом.

— Не знаю.

— Что же заставило тебя задать мне вопрос? — поинтересовалась Мина.

— Мне кажется, что я люблю Брэна. Но это… не совсем так.

Я сама не знала, что хочу сказать, но Мина как-то догадалась:

— Не совсем так, как было с Ксавьером?

Я покивала.

— А как вы познакомились с Ксавьером?

— Мне было семь лет, — ответила я, но не стала продолжать. Иначе мне пришлось бы рассказать ей, что я тогда как раз вышла из очень долгого стазиса, и истощение оказалось настолько сильным, что целую неделю я могла только сидеть в саду, как кукла. А у миссис Зеллвегер, нашей соседки, был маленький сынишка. Ему было меньше года, он только-только учился ползать, и мать часто выносила его в сад, подышать свежим воздухом. Мне было всего семь лет, от долгого чтения у меня болели глаза, и мне совершенно нечем было заняться. Поэтому я стала возиться с малышом Ксави. Для меня не было большей радости, чем кидать игрушки в траву и ползать с Ксавьером. Мы хохотали без конца. Я сажала его себе на колени и рассказывала сказки, а когда он немного подрос, мы стали рисовать картинки в песочнице. Сад до сих пор был на прежнем месте, а песочница давно исчезла. Как и Ксавьер.

— Значит, вы знали друг друга очень долгое время.

— Да, — ответила я. — Но я не хочу говорить о Ксавьере.

— Хорошо. Как ты думаешь, ты расскажешь Брэну о своих чувствах?

— Вы думаете, я должна? — спросила я.

— Я не могу ответить на этот вопрос за тебя, — покачала головой Мина. — Как ты думаешь, ты должна ему рассказать?

Я вздохнула.

— Вся проблема в том, что я не знаю, что именно чувствую.

Что ж, здесь я могу подсказать тебе кое-что. Каждая любовь, каждая влюбленность — особенная. Всякий раз все бывает по-разному. Ни с кем и никогда у тебя не будет в точности того, что было раньше.

Я снова вздохнула. Трудно передать, как меня разочаровали ее слова. Значит, у меня больше никогда не будет пробного камня истины, и я навсегда останусь перекати-полем, без твердой почвы под ногами? Ужасная мысль. — Это может быть почти так же замечательно, — добавила Мина. — Но всегда иначе.

Я вздохнула. Но если так, то, может быть, это неотвязное, головокружительное смущение и звенящий восторг в самом деле были иной разновидностью любви? Или хотя бы ее началом? В таком случае, я хотела, чтобы Брэн узнал о моих чувствах.

Поэтому я ему призналась.

Весь следующий день принятое решение испуганной птицей билось у меня в груди. Я ведь даже не знала толком, как это делается. С Ксавьером все было так просто! Мы знали друг друга так долго, что наша любовь развивалась сама по себе. А теперь я очутилась в новом времени, и у меня не было ничего, кроме старых привычек. Однако в самом общем виде я представляла, что нужно делать. Спасибо голофильмам.

Я решила дождаться, пока мы останемся одни в моем лимо-ялике. Больше всего я боялась, что упущу Брэна после уроков. Мне казалось, что если Брэн уедет на школьном глиссере, я просто не выдержу еще одного дня ожидания. Поэтому я бегом вылетела с последнего урока и поймала Брэна во дворе, когда он уже собрался уйти с Набики и Отто.