ночью я во сне шла по белой лестнице, которая упиралась в небо. Шло много людей, взрослых и детей, были такие девочки, как я. Долго мы шли и видели в конце большой свет. Когда подошли, то увидели, что Свет этот шел от Кого-то, Кто стоял на самом верху. Одних Он пропускал в большую светлую дверь, а других нет... Двух девочек, шедших со мной, Он ласково пропустил, а меня остановил: «Тебе нельзя сюда, ты— пионерка», —сказал Он. И стала она просить сестру пойти к учителю, заведующему школой, и сказать, чтоб вычеркнул ее из списка пионерок, и так ПРОСИЛА Б ТАких слезах, что сестра пошла к учителю и просила его вычеркнуть девочку из списка. На это он ответил: «Вот еще вздор, какой-то бред больной, и буду я ее вычеркивать, останется пионеркой, а ты ей скажи, что я вычеркнул, вот и все». На другой день, когда сестра пришла в больницу, то застала больную еще в больших слезах. Она видела тоть же самый сон, и когда сестра, желая ее успокоить, сказала, что она вычеркнута и больше не пионерка, она ответила: «Это не правда! Не правда... Он меня не пустил. Пойди опять, скажи, что я не хочу, пусть вычеркнет, а еще пойди в церковь и попроси у священника для меня красную большиую книгу. Я один раз, когда никто не видел, забежала посмотреть, что в церкви, я ведь никогда не видела. Священник держал большую красную книгу и читал. Попроси его дать мне эту книгу». Все это она говорила, лежа без движения. Она ни один месяц уже не могла поднять голову. Сестры больницы говорят, что невозможно было без слез видеть горе этого умирающого ребенка, и в этом горе было что-то особое, затрагивающее страхом душу. Они сказали молочнице, во что бы то ни стало потребовать ее исключения. Она пошла к учителю и не отстала до тех пор, пока учитель не вычеркнул девочку и не разорвал ее документа. Затем она пошла к священнику и все рассказала. Он был потрясен. Болъшая красная книга была Евангелием. «Не могу же я дать церковное Евангелие, вот у меня есть листки от разорванного Евангелия, ты их ей отнеси». Когда на другое утро она вошла в палату больницы, то с удивлением увидела, что доктора и сестры окружають девочку, она сидела радостная и какая-то совсем необычайная. Она протянула свои худенькие ручки, как палочки, взяла из рук сестры листочки, прижала к груди исказала: «Он, Тот Светлый, что на верху лестницы, сказал мне: «Сегодня я тебя возьму к Себе, ты больше не пионерка». Сказав это, она опустилась на подушку и вздохнула в последний раз. Господь взял ее кьСебе. Человеку верующему, тому, кто знает, что такое пионерство, рассказ этот является несомненно возможным фактом и может быть только трогательным, но не удивительным. В большинстве случаев это некрещеные дети. Не буду разбирать причин, побуждавших родителей предавать своих детей с рожденья сатане. Будь то убеждения, будь то страх перед арестом и ссылкой за крещение ребенка, или еще иные побуждения, все равно факт, что вместо Святого Таинства Крещения над детьми совершался обряд октябрения, дети назывались октябрятами и получали имена: Ленина, Сталина, Нинель (Ленин наоборот), Маия (в честь первого мая) и т. п. Октябрятами они назывались в честь 17-го Октября, дня большевистского переворота в России. Я не знаю, в чем состоял этот страшный обряд, т. к. потому что никогда не присутствовала на нем. Там, кроме безразличных людей, идущих на эту церемонию из-за угощения, были только коммунисты. До 6-летнего возраста дети были октябрятами, после 6-ти механически переходили в следующую ступень—пионерства, а затем, с 16-ти—в комсомол, где уже самостоятельно давали обеты отречения от Бога. Могу привести следующий пример:4. "Комсомолка"

У дочери моей младшей была подруга Лена М. Мать ее, верующая, ни под каким видом не хотела, чтоб она вступила в комсомол, и пионеркой она не была и была крещеная. У нея был брат, бывший офицер Белой Армии, живший в Сербии. Отецъ— генерал, убитый в боях. Брат писал Лене о том, что если она вступит в комсомол, то пусть знает, что брат от нее отрекся. (Во времена Берии и Ежова такое письмо не могло бы дойти). У нее были необычайно большие и красивые волосы. Две густыя косы спускались ниже колен. Мать очень гордилась ее волосами. В один день приходит Лена откуда-то домой и ужас матери невообразим: обе косы отрезаны до самой головы. На испуганный вопрос матери она заявляет: «Я—комсомолка». Глупая девочка поддалась пропаганде и, наученная не предупреждать мать, обрезала по правилам комсомола косы. Мать не могла утешиться и готова была от нее отречься, но она еще не приняла посвящения. Обряд посвящения хранился в глубокой тайне, и я не знала самой сути его, пока не услыхала от самой Лены. Так же неожиданно пришла она домой один раз весной и объявила: «Я вышла из комсомола!». Это известие и обрадовало и взволновало мать, как я писала о своем сыне, так знали все, чему подвергнется рано или поздно тот, кто вышел. Вот рассказ Лены: «Нас всех, подлежащих посвящению, привели к лесу, где на поляне у опушки разложили костер. Пока мы давали всякие клятвенные обещания, поднимая руку, дело шло, но когда мне велено было три раза перепрыгнуть через огонь и в это время произносить страшное отречение от Бога, я отказалась и ни за что не согласилась, и заявила, что выхожу из комсомола». Ей было 16 лет.

5. Суд над Богом

Андрюша мой в то время учился в семилетней школе, ему было 12 лет. Преподователь русского языка объявил, что будет диктант с заголовком: «Суд над Богом». Андрюша положил перо и отодвинул тетрадь. Учитель увидел и спрашивает его: «Ты почему не пишеш?» —«Я не могу и не буду писать такого диктанта». —«Но как ты смеешь отказываться? Садись и пиши». —«Не буду». —«Я тебя поведу к директору». —«Как хотите, исключайте меня, но «Суда над Богом» я писать не буду». Учитель продиктовал и ушел. Вызывают Андрюшу к директору. Тот с удивлением на него смотрит. Небывалое явление: 12-летний мальчик и так тверд и непоколебим, и при этом спокоен в своих ответах. Директор, видно, имел еще где-то в глубине души искру Божию и не решился ни о нем, ни обо мне как матери заявить кому следует, а сказал: «Ну и храбрый же ты, иди!» Что я могласказать своему дорогому мальчику? Я обняла