— А что такое? — удивился Копелев. Он не мог понять, зачем всегда предельно занятый Ламочкин ведет явно не деловой разговор. — В норме настроение, Герман Иннокентьевич, — суховато ответил Копелев.

— Нормы разные бывают. Я, Володя, сейчас подниму твое настроение выше будничной нормы. Слушай. Мне только что позвонили из комбината. Копелеву Владимиру Ефимовичу присвоено звание — заслуженный строитель. От имени Президиума Верховного Совета РСФСР. Если понял меня хорошо, то повтори.

Ламочкин шутил, он был явно в хорошем настроении, Копелев же замялся. Он чувствовал на себе любопытно-испытующие взгляды всех, кто находился в диспетчерской. Они знали, конечно, о новости.

В армии в таких случаях говорят: «Служу Советскому Союзу». Просто и ясно.

Копелев колебался всего несколько секунд, потом выдохнул единым махом:

— Служу и буду служить Советскому Союзу как строитель.

— Хорошо сказал, точно. Ты, Володя, знаешь ли, что заслуженный строитель республики — это у строителей почетное звание? Его зарабатывают многими годами труда. А ты получил молодым, всего-то в тридцать шесть.

— Понял и прочувствовал это, — сказал Копелев. — Еще раз спасибо.

— Будь здоров, заслуженный! — закончил разговор Ламочкин.

Когда Копелев положил трубку, к нему с шумными поздравлениями живо потянулись и Гольбург, и Большаков, и Бондаренко. Копелев всем пожал руки и в ответ на требование Большакова даже пообещал «не зажимать», а вскорости «обмыть заслуженного».

И поскольку никто не собирался сейчас же уходить из диспетчерской, то и Копелеву показалось, что не совсем удобно ему тотчас уйти, сделав вид, что ничего, собственно, мол, не случилось. «Еще подумают, что зазнаюсь», — решил он про себя.

— Широко шагаешь, Володя, сейчас уже заслуженный, а завтра народным, что ли, станешь? А? Или нет еще у нас такого звания — народный строитель республики? — спросил Гольбург.

— А неплохо бы и завести, — вставил Большаков, — если особенно учесть, сколько мы строим для народа. Правда, мне нравится больше такое звание, по-военному — «гвардии строители». Чем мы не гвардия! — улыбнулся он.

— Верно, Коля, — тотчас подхватил Гольбург. — Хотя, вообще-то говоря, всяких почетных званий у нас хватает. А по существу, Владимир Ефимович, я тебе вот что хочу сказать. Ты здорово работаешь, пока здоровье позволяет. Но оно не вечно, по себе знаю. Надо бы тебе об этом подумать.

— В каком смысле? — не понял Копелев.

— Да в самом прямом, чтобы не уходили сивку крутые горки. Ретивая лошадка, как говорят в народе, недолго живет. Ты уж прости меня за такую грубую откровенность. Говорю любя и уважая. Ну сколько еще ты проходишь в бригадирах? От силы лет десять или меньше. А потом куда?

Копелев не обиделся на «ретивую лошадку». Подумал, что Гольбург, с которым он работает немало лет рука об руку, говорит искренне, от души. Пока соображал, что ответить, вмешался Большаков:

— А он назад вернется, в рабочие.

— В рабочих легче разве?

— Легче, — сказал Бондаренко, — нервы не так горят, потому что ответственности меньше.

— Ну, это как смотреть на свою работу. А вас я что-то не понимаю, Михаил Григорьевич, — произнес Копелев хмуровато. — То поздравляли, а сейчас вроде пугаете. И зачем?

— Упаси бог пугать, ты мне нравишься. Да такого человека разве можно запугать. Просто я подумал: сейчас ты прославлен, а вот перестанешь быть бригадиром, наступит же такое время, — и слава уйдет!

— Возможно. Ну и что же? — Спросив это, Копелев уже чувствовал, куда гнет начальник потока.

— Переживать будешь сильно. Я таких знал, кто потом смертельно тоскует по утраченной популярности.

— Вопросов вы много поставили острых, — сказал Копелев и посмотрел при этом на Бондаренко и Большакова, ибо почувствовал, что они заинтересованы и ждут: что же ответит бригадир? — Каждый человек думает о своем будущем — это законно, только давайте разберемся по порядку... — начал Копелев.

— Ну, ну-ка, — подзадорил Бондаренко, — объясни, Ефимыч, что и как?

— Первое — насчет рабочей славы. О бригаде пишут немало, это верно. У нас труд поднимает человека. Я вам тоже приведу пословицу: «Как поживешь, так и прослывешь». Но рабочая слава не дешевая... Зарабатывают известность среди строителей годами хорошей работы. Годами, а то и десятилетиями. И это такое богатство, которое всегда с тобою, до конца жизни.

Копелев сделал паузу, хотелось увидеть, как реагирует Гольбург. Улыбка Михаила Григорьевича была, как всегда, неопределенной и слегка кисловатой.

— Вот вы говорите — популярность уйдет, — продолжал Копелев. — Это возможно. Хотя я, скажу прямо, и сейчас-то никогда не думаю о популярности. Работаю как полагается. И если о чем думаю, так о том, что наши дома, кварталы будут стоять долго. Приди в любой район, посмотри, что ты, строитель, оставляешь людям. Это второе.

Теперь третье. Долго ли буду еще бригадиром? — Тут Копелев пожал плечами. — Сейчас не могу ответить, Михаил Григорьевич, просто не знаю. Работать сегодня на стройке еще не легко. Это правда. Но у нас в строительстве много хороших перемен, вы это знаете. С каждым годом будет работать все легче, интереснее. А следовательно, продлится наш рабочий век.

— Это все так, — вставил Гольбург, — однако годы-то бегут!

— Годы бегут, но я у своего любимого дела не заржавею. Не бригадиром, так другую найдут работу, уже и сейчас предлагают прорабом на потоке, но я сам не хочу.

— А почему? — спросил Гольбург.

— Потому, Михаил Григорьевич, что бригадиром мне пока интереснее. И учиться буду на вечернем факультете Высшей партийной школы при ЦК КПСС.

— Ого! Вот это да! — воскликнул Большаков. — Вот это хорошо ты решил, Ефимыч!

— Городской комитет партии порекомендовал.

— И правильно, достоин.

— Ну, спасибо на добром слове, а в общем-то заговорились мы. — Копелев взглянул на часы. Ему давно уже полагалось быть на строительной площадке. Не ушел сразу, вот и затянули в длинный разговор, получилось нечто вроде дружеской беседы с ответом на заданные вопросы. — Заболтались мы, — повторил Копелев, — а монтаж не ждет.

— Ничего, Ефимыч, это полезно.