И все же вчера великий дворецкий как будто что-то почувствовал. Он сидел за хрустальным водопадом, наблюдая за пирующими; чуткие уши улавливали каждый грязный шепоток, оседавший въедливой копотью на мраморе его разума. Но тоскливо-безукоризненное течение пира было нарушено, опрокинулся кубок, и великий дворецкий обратил внимание на девочку, которая вскочила на ноги, в то время как по столу разливалось драгоценное Вино. Он успел позабыть, как она выглядела, но отчетливо помнил вихрь чувств, которые вспыхнули и замерцали на ее лице. Потрясение, вина, раскаяние, ужас, стыд – на мгновение к нему словно вернулась способность испытывать все эти эмоции. Разум великого дворецкого затрепетал перед ярким пламенем Настоящего.

А теперь ему сообщают, что та самая девочка стоит у ворот его дворца. Великий дворецкий приказал привести ее. Возможно, он скоро выяснит, что наблюдал на пиру лишь невероятное представление, искусный монтаж, срежиссированный каким-нибудь создателем Лиц и имевший целью всех впечатлить и обмануть. Что ж, возможно, это действительно так. В Каверне ничто не происходит без какой-либо на то причины.

И все же, ожидая девочку в отделанном мрамором зале для аудиенций, великий дворецкий ощутил вялое шевеление в душе. Если бы речь шла о ком-то другом, это чувство можно было бы назвать надеждой.

Ведомая охранниками, Неверфелл шла по малахитовым коридорам дворца. Ее несколько часов продержали в прихожей, и Неверфелл успела навоображать всяких ужасов, так что, когда за ней наконец пришли и без объяснений куда-то повели, она уже не знала, радоваться ей или бояться.

События последнего дня словно распахнули огромные двери у нее в голове, и теперь мысли-сквозняки летали туда-сюда, наводя беспорядок. Стоило Неверфелл отвлечься, как перед глазами возникало ничего не выражающее лицо Эрствиля – и одиноко бредущий по сырным туннелям мастер Грандибль.

Малахитовый коридор утыкался в двойные двери, у которых стояли два человека в черно-зеленых одеждах. Шелковые повязки на глазах выдавали в них парфюмеров. Неверфелл удивленно уставилась на парные мечи, висевшие у парфюмеров на поясе. Стоило ей подойти, как они вскинули руки, чтобы она остановилась, и медленно втянули воздух. Не унюхав ничего подозрительного, парфюмеры отошли в сторону, чтобы Неверфелл могла пройти. Затем двери за ее спиной захлопнулись.

Неверфелл очутилась в комнате, которая из-за царившего в ней сумрака казалась больше, чем есть. Высокий куполообразный потолок, двойной ряд светлых колонн, соединенных причудливыми арками. Единственным источником света был канделябр, висевший над письменным столом в дальнем конце комнаты. За столом сидели три человека – женщина и двое мужчин. Лица их были по большей части скрыты в тени – светильник выхватывал из темноты только высокие лбы и скулы.

– Подойди.

Неверфелл даже не могла с уверенностью сказать, кто именно к ней обратился. Пол в комнате глянцевито поблескивал и скользил под каблуками ее атласных туфелек. Светлые каменные колонны украшала перламутровая мозаика, в неверном свете единственного канделябра она подрагивала, словно предчувствуя беду. В тенях, залегших позади колонн, Неверфелл различила неподвижные фигуры, они стояли, вжавшись в стену, и внимательно следили за каждым ее движением.

По мере того как Неверфелл подходила к столу, становилось все холоднее. Изо рта у нее вырывался пар. Оголодавшие ловушки в канделябре беспокойно замерцали и сверкнули друг на друга острыми зубами. В сумерках, клубившихся позади зловещего трио, на стене висело знамя. А под ним, на белом мраморном троне, виднелась серая статуя мужчины, задумчиво смотрящего куда-то в сторону.

– Известно ли тебе, сколько времени нужно, чтобы приготовить идеальное Кардлеспрейское вино?

Неверфелл подпрыгнула от неожиданности и поторопилась собраться с мыслями. Из-за холода и безмолвия ей стало чудиться, что она – единственное живое существо в комнате. К ней обратился сидевший посередине мужчина. Его глаза искрились со дна глубоких провалов, словно бриллианты, а тонкие волосы покрывали голову искусно уложенной невесомой сетью. Неужели это и есть великий дворецкий? В голосе мужчины отчетливо звучало раздражение, словно Неверфелл была косточкой, застрявшей у него между зубов.

– Нет…

– Сто лет и три года. – Голос женщины напоминал горячий шоколад, темный и тягучий, но при этом был полностью лишен эмоций. – Ягоды портятся от громких звуков, поэтому виноград выращивает орден монахов, давших обет молчания, а местных птиц убивают. Собирать урожай можно только в новолуние, а давить сок должны маленькие сиротки. Бочки хранятся глубоко под землей, и сто лет Вино бродит под нежнейшую, сладчайшую музыку. И только потом его можно пить… Если, конечно, кто-нибудь не опрокинет кубок на стол.

– Я… – Неверфелл не нашлась что сказать. Не могла же она пообещать, что заново соберет виноград, выдавит из него сок и будет сто лет играть Вину на арфе.

– Известно ли тебе, что вандал в тысячу раз хуже вора? – с низким рычанием спросил мужчина, сидевший справа. – Ибо вор крадет сокровище у владельца, а вандал – у целого мира.

– Я не… – Неверфелл запнулась и замолчала. Я не хотела, могла бы сказать она. Но это не было правдой.

– Кто твой хозяин? – снова спросил сидевший посередине мужчина. – Чей приказ ты выполняла?

– Ничей! Никто не приказывал мне!

В комнате снова воцарилась ледяная тишина. Неверфелл буквально видела бурлящие за плотиной молчания вопросы. Еще секунда – и они прорвались, устремившись к ней жалящими стрелами.

– Что Чилдерсины пообещали тебе?

– Ничего! Они не… Они…

– В чем заключался ваш план?

– Не было никакого плана, никто ничего не планировал, я не собиралась, я просто…

– Ты просто что? Ты намеренно толкнула кубок с Вином. Зачем ты это сделала?

Неверфелл открыла рот, но ответить не смогла. У нее перехватило дыхание. Глаза болели, к горлу подступил комок. Дознаватели сразу поймут, если она соврет, а правду говорить нельзя, иначе она выдаст официанта, чью оплошность так опрометчиво попыталась скрыть.

«Если, опрокинув кубок с Вином, я хотя бы спасла того человека, значит, все было не зря. И я не могу сказать им об этом».

– Простите, – сглотнув, пробормотала Неверфелл. По щекам побежали беспомощные слезы.

– Говори громче!

– Простите, но… Но я не могу сказать.

– Что?!

Плотину окончательно прорвало. Дознаватели вскочили и закричали. Неверфелл тщетно уворачивалась от вопросов, которые сыпались градом, клевали ее и вгрызались в кожу. Дрожа как лист, она обхватила голову руками, чтобы не упасть. Волна паники неумолимо подступала, грозя поглотить ее.

– Вы ошибаетесь! – завопила Неверфелл, осмелев от отчаяния. – Вы все ошибаетесь! Никто не приказывал мне проливать Вино! И я не собиралась этого делать, просто так получилось, но я не могу сказать почему. Не могу!