Я переворачивался на другой бок, черт затихал, и снова в голове возникали баюкающие мысли о двух сторонах и цикличности всего сущего. Так прошел день, а около пяти вечера капитан по громкой связи объявил, что последняя наша стоянка завершена, он поднимает якорь и идет домой в Патайю. Послышался лязг цепи, но через несколько секунд на носу яхты что-то задымилось, почти поднятая цепь с грохотом рухнула вниз, и кораблик несильно, но ощутимо тряхануло. Русские вообще не обратили внимания на происшествие, расслабленно нежились на нежарком уже солнышке, флегматично попивая коктейли. Реакция же иностранцев, на мой взгляд, была чрезмерна. Они дружно взвизгнули, и со всех сторон послышалось слегка театральные «Jesus» и «God».

«Слишком хорошо живут, – неодобрительно подумал я. – Вот и боятся всякой ерунды. То ли дело мы: и жить невыносимо, и умирать не страшно». Спустя немного времени капитан попросил прощения за маленькое техническое недоразумение и заверил, что проблема будет решена в течение часа. На носу корабля закипела работа. Европейцы подуспокоились, но, когда еще через полчаса работа прекратилась, напряжение вновь стало нарастать. В конце концов группа здоровенных англичан в наколках пришла в бар и уперла из него несколько ящиков бутилированной воды. Русские ответили тем, что конфисковали весь имеющийся на борту алкоголь и оставшуюся воду. Капитан молчал, напряжение нарастало. Европейцы опустошили полку с гамбургерами и, боясь, что еду у них отнимут, принялись поглощать ее ускоренными темпами. Капитан молчал. Я понял, что до греха остались миллиметры, и закрыл лицо руками. «Опять, – подумал обреченно, – опять начинается, за теплом пришел холод, вслед за днем наступила ночь, вот тебе и цикличность, вот тебе и философия…» Я уже готовился к очередному побоищу, прикидывая место, куда лучше спрятаться, но ситуация вдруг разрешилась парадоксальным и самым неожиданным образом. Жизнь в очередной раз доказала, что она лучший сочинитель и ни один писатель не способен потягаться с ней фантазией… Европейцы давились своими гамбургерами, сибиряки недобрыми взглядами провожали их хлеб насущный в их же желудки. Вот-вот должно было грянуть… но тут один из мужиков весело, по-гагарински улыбнулся, махнул рукой и, хитро прищурившись, сказал:

– Да ладно, пускай едят! Им же хуже, а нам лучше.

– Это почему же нам лучше? – угрюмо спросил его сосед, уже настроившийся на драку.

– Так ведь вкуснее будут, – совершенно серьезно ответил мужик. – Припрет – сожрем, свиней вон, говорят, одним холестерином для вкуса кормят. Вот и они гамбургеры лопают. А не припрет, опять им плохо, сдохнут раньше времени от холестерина.

Несколько секунд мрачные мужики переваривали шутку, а потом взорвались смехом. Подобрели сразу, снова повалились на шезлонги, а один из них все тыкал пальцем в испуганную пышную европейку и, брызгая слюнями, визжал, заходясь от гогота: «Точно сожрем… лопайте, лопайте, дураки… я лично вон с той начну… с аппетитненькой… с доек ее сладких…»

Женщина, на которую он показывал пальцем, вдруг побледнела и прошептала что-то своей подруге, та, изменившись в лице, склонилась к уху стоявшего рядом супруга, и пошел по рядам европейцев гулять испуганный шепоток. Я расслышал два слова: Russians и еще одно похожее на коммунизм, но не коммунизм точно. Вперед вышла группа здоровенных татуированных англичан. «Сейчас начнется», – подумал я, но из-за спин англичан неожиданно вылетела женщина с огромным бюстом и, бухнувшись перед любителем сладких доек на колени, запричитала на почти чистом русском языке:

– Мильенький, нье ешь меня. Я своя, я есть славянка фром Поланд, у меня деток трое в Гданьск, и мама старый! Нье ешь мильенкий ради матки боски и сына ее Джезуса нье ешь, мы жье славяне. Ты лучшье их ешь сначала, англишьей этих. Они враги, я ньет. Ради матки боски сначьала их…

– Cannibalism, cannibalism… – возмущенно запричитали, к их счастью, не знавшие русского языка англичане, и мне стало понятно, какое слово я перепутал с «коммунизмом». Полька билась в истерике, обцеловывая ноги ошеломленному шутнику и любителю больших бюстов. Он покраснел, стоял, не зная, куда себя девать, оглядывался беспомощно по сторонам и все время бормотал одну фразу:

– Да вы чего, ты чего, мать, совсем охренела? Я же пошутил, пошутил просто…

– Нье правда, – не унималась полька, – я слышьал. Ви русский злой, и ви русский добрый. Ви танки к нам присылать, ви бить нас, но ви спасать нас от дойч. Матка боска, я свой, мы славян нье ешь, англишь ешь, умоляю!!!

– Да пошутил, пошутил я… – в отчаянии повторял мужик, но слова его на польку не действовали. И когда ситуация совсем зашла в тупик, на сцену вышла одна из сибирских королев. Решительно выпятив грудь в кружевной сбруе, она нагнулась над полькой, подняла ее и прижала к своему тоже немаленькому бюсту. Их груди встретились, дух у присутствующих мужчин всех национальностей перехватило. Даже у воинственно настроенных татуированных англичан отвисла челюсть.

– Да козлы они все! – громовым басом успокоила польку бойкая сибирячка. – Что ты, дурочка, мужиков не знаешь? Козлы и дебилы. Но чтобы баб жрать… Это перебор. Это ты не бойся… Я им сожру, я им так сожру, без яиц козлы останутся, а с рогами только. Не плачь, глупая! Все будет хорошо…

Полька с надеждой посмотрела на сибирскую королеву, обмякла и залилась обильными, но легкими слезами человека, смертельная опасность для которого миновала. И началось братание. А точнее, сестрение. Нерусские женщины бросились к русским и принялись рыдать на сестринских грудях. Русские сестры гладили их по головам и шептали успокаивающие слова. Мол, ничего, прорвемся, жрать никого не будем, баба бабу всегда поймет. А мужики, конечно, козлы, причем все и во всем мире. Мне, кажется, женщины, несмотря на языковой барьер, прекрасно понимали друг друга. По крайней мере, насколько я мог судить, европейки по-английски тоже говорили, что мужики козлы. Кстати, некоторые особо шустрые из их мужчин под сурдинку попытались утолить печали на русских грудях. Но сибиряки были на страже и точечными тычками быстро вразумили перешедших границы хитрецов.

Я глядел на вторую уже за сутки сюрреалистическую картину и поражался разнообразию жизни. Первая картина была ночью в бассейне гостиницы, где дрожали униженные иностранцы, загнанные туда моими озверевшими соотечественниками. А вторая разворачивалась прямо сейчас. Мир, дружба, любовь, жвачка… Хотя могло обернуться и по-другому. Причем оба раза. А что будет в третий раз, если он будет, даже представить себе сложно.

Третий раз не замедлил последовать. Переполох среди пассажиров наконец разбудил капитана-тайца. Он незаметно вышел на палубу и, дождавшись успешного разрешения конфликта, решил сказать речь.

– Дамы и господа, – произнес он лучезарно по-американски, улыбаясь и чудовищно коверкая на тайский манер английские слова. – Я рад, что вы успокоились, но ваши волнения совершенно напрасны. Да, поломка оказалась более серьезной, чем мы предполагали. Сгорел двигатель якорной цепи. Своими силами мы починить не можем, а значит, и не можем вернуться домой. Но помощь нами уже запрошена, и максимум к утру придет ремонтный корабль. Воды и провизии у нас хватит на несколько дней. В качестве компенсации за неудобства наша компания предлагает вам скидку на следующий круиз в размере пятидесяти процентов.