Наконец ветер принес ей теплый, совсем близкий запах человеческой плоти. Волнуясь от предвкушения, Тиша бесшумно скользнула за громадный брус, который мог быть и частью рухнувшего дока, и бимсом погибшего вместе с ним корабля. Если матрос один, она покажется ему, если их двое или больше, — спрячется и переждет. Тиша осторожно выглянула из-за своего прикрытия.

По берегу, направляясь к гавани, шел нетвердой походкой одинокий матрос — холщовые неподрубленные штаны ниже колен, просоленная, веревкой подвязанная рубаха. На ногах у него были самодельные сандалии, закрепленные на лодыжках кожаными ремешками. Кожа у моряка была загорелая, хорошенько продубленная солнцем и ветром, однако же лицо молодое — едва начала пробиваться бородка.

Тиша не пошла ему навстречу — так и стояла, ожидая, пока матрос подойдет ближе и увидит ее. Когда это случилось, он запнулся, помедлил мгновение и уверенно повернул к ней. Шагах в пяти он остановился, во все глаза уставясь на хорошенькую босоногую женщину с распущенными каштановыми волосами.

— Ты заблудился? — спросила она ласково, вплетая свой тихий голос в неумолчный шум ветра и прибоя. — Да, похоже, что заблудился. Где твой корабль?

Матрос озадаченно нахмурился, гадая, в своем ли она уме. Глядя в его юное лицо, Тиша видела, как ее слова многократным эхом отдаются в его сознании, так, что в конце концов он и сам не мог понять, кто из них задал этот вопрос. Глаза его подернулись поволокой.

— Заблудился… — пролепетал он. — Да… да, я заблудился. — И уже увереннее повторил: — Да, где мой корабль?

— Здесь, — все так же ласково и напевно ответила Тиша. — Твой корабль здесь.

И она изящными пальчиками провела по деревянному брусу.

Эти слова подействовали на матроса так же, как порыв сильного ветра действует на паруса, обвисшие после долгого штиля.

— Идем, — настойчиво и нежно продолжала Тиша, — идем, я покажу тебе дорогу.

Она протянула руку молодому матросу, и тот, не раздумывая, послушно взял ее за руку. Тиша повела его за собой, шаг за шагом отступая в недра разрушенного причала. Она шла уверенно, ни разу не оглянувшись, но не отрывала глаз от матроса. И он охотно последовал за нею под причудливую сень переломанных балок и выцветших от морской соли брусьев.

— Вот он, твой корабль. — Тиша улыбнулась, сверкнув белоснежными зубками.

Матрос был и вправду очень молод, лет семнадцати, не больше, и от него ощутимо пахло пивом, хотя выпил он явно не так много, чтобы опьянеть. Впрочем, это уже не имело значения. Он неуверенно огляделся по сторонам.

— Да, ты снова дома, — проговорила Тиша, все так же держа его за руку и ладонью свободной руки накрывая его робкие пальцы. — Это твой корабль, дом, который всегда с тобой.

Черты его лица смягчились, и Тиша услышала, как с его приоткрытых губ слетел едва уловимый вздох облегчения.

— Посиди со мной, — сказала она и опустилась на песок, увлекая матроса за собой.

Тиша провела пальцами по его спутанным волосам и нежно поцеловала его в губы. С тех пор как она изобрела свой способ охотиться, ей еще ни разу не довелось остаться голодной.

Матрос потянулся к ней, схватил за плечи, пытаясь поцеловать в ответ. Он оказался сильнее, чем можно было судить с виду, но мгновенно подчинился, когда Тиша прошептала: «Тссс, погоди, потом…» — и притянула его голову к себе на плечо. Шея молодого матроса оказалась совсем рядом, и Тиша не стала терять времени даром.

Порой она насыщалась, припадая к запястьям жертвы, порой — к вене на внутреннем сгибе локтя. Сегодня же она вонзила зубы в горло матроса, крепко сжав руками его голову, чтобы он не упал, потеряв сознание, и чтобы случайным движением не отдернул голову. Матрос один раз только вздрогнул всем телом… и затих, словно погрузившись в сон.

Тиша выпила ровно столько, сколько требовалось ей для поддержания сил, не более, и осторожно извлекла из ранок клыки, стараясь не надорвать кожу. Вынув из-за отворота рукава крохотный ножик, она точным движением прорезала бороздку между ранками, причем старалась, чтобы вышло неглубоко и неровно. Тиша могла бы, конечно, попросту разрезать кожу матроса и напиться из ранки, но одного этого ей было недостаточно. Прикасаться губами к живой трепещущей плоти, погружать в нее зубы было куда упоительнее, чем сосать из надреза кровь с характерным привкусом металла.

Уложив беспомощного матроса на песок, Тиша отвязала от его пояса кошелек. Не то чтобы она нуждалась в деньгах, просто это была часть ее замысла. Положив ладонь спящему на лоб, она другой рукой бережно закрыла его глаза. И прошептала, едва касаясь губами его уха:

— Сегодня ночью ты возвращался на корабль, возвращался домой. И на тебя напали двое грабителей. Ты отбивался, но у одного из них был нож…

Матрос непроизвольно дернулся. Рука его вяло и неуклюже потянулась к шее, но Тиша нежно и настойчиво уложила ее на место.

— Они забрали твой кошелек и ушли. А ты заполз в эти развалины, спрятался на случай, если им вздумается вернуться, и заснул… вот так.

Матрос задышал размереннее и глубже, и тогда Тиша быстро поднялась и ушла прочь. Здесь этому мальчику ничто не угрожает. Впрочем, если бы что-то дурное с ним и случилось, Тишу это нисколько не касалось.

Вот таким образом она и охотилась долгие годы. И всегда старалась избирать жертву среди тех, кто надолго в городе не задержится. Миишка просто идеальный город: столько моряков, проезжих торговцев, путешественников. Время от времени, правда, случалось так, что Тиша, не в силах побороть неутолимый голод, нечаянно убивала жертву, но такое случалось крайне редко. И уж если ей приходилось избирать для трапезы местного жителя, она потом всегда аккуратно зарывала беднягу, а Рашед всякий раз, когда в городе кто-нибудь исчезал, обвинял в этом Крысеныша. Тиша не видела нужды его переубеждать.

Она легко, без усилий, бежала по песку вдоль моря, наслаждаясь тем, как поет в ней теплая и сильная кровь молодого матроса, радуясь тому, что с юных лет обладала умением порой забыть и о прошлом, и о будущем ради упоительных минут в настоящем.

— Тиша!

Женщина остановилась, изумленно озираясь по сторонам. Все так же шумело море, и ветер ерошил ветви деревьев, росших над песчаным берегом.

— Любовь моя!

Голос Эдвана, невесомый, бесплотный, эхом отозвался сзади, и Тиша обернулась. Призрак парил над песком, и его зеленые штаны и белая рубаха слабо мерцали, просвечивая сквозь туман. Отрубленная голова покоилась на плече, и длинные желтые волосы свисали до самой талии.

— Мой дорогой, — медленно проговорила Тиша. — Ты давно здесь?

— Не очень. Ты… ты уже идешь домой?

— Я хотела проверить пакгауз и узнать, не нужно ли что-нибудь Рашеду.

— Рашеду, — повторил Эдван. — Ну да, конечно.

Облик его чуть заметно изменился, словно после смерти тела прошла уже неделя с небольшим и плоть тронуло разложение. Кожа налилась тугой желтизной, и под ней уже проступали синеватые следы застоявшейся крови.