В конце этого переулка, где буквицы как будто росли гуще, чем в других местах, было несколько низких деревянных калиток и старинный железный фонарный столб. С другой стороны этих калиток был широкий луг, обрамленный кустарником и рощей, а за лугом мелькали освещенные окна низкого белого дома, стены которого были закрыты плющом.

Голуби ворковали, курицы кудахтали где-то за этим домом; лошадь заржала, когда фаэтон остановился, и три собаки, одна очень большая, а две очень маленькие, выбежали на луг и свирепо залаяли на фаэтон.

Элинор не могла удержаться, чтобы не подумать, как хорош был низенький с белыми стенами, покрытый плющом неправильный коттедж, хотя это был Гэзльуд.

Пока собаки громко лаяли, молодая девушка, вся в белом и голубом, выбежала с балкона к калитке.

Это была молодая девушка очень тоненькая и грациозная, цвет лица ее был белее подснежника, а развевающиеся волосы были самого бледного льняного цвета.

— Молчать, Юлий Цезарь! — молчать, Марк-Антоний! — кричала она собакам, которые подбежали к ней и начали прыгать почти выше ее головы, — молчать ты, злой, Юлий Цезарь, или ты опять отправишься в свою конуру. Так-то ты ведешь себя, когда я с таким трудом выпросила тебе свободу? Пожалуйста, не бойтесь мисс Винсент, — прибавила молодая девушка, отворяя калитку и с умоляющим видом смотря на Элинор. — Они только шумят. Они ни за что вас не тронут и скоро полюбят вас, когда узнают. Как я давно жду вас, мистер Монктон! Должно быть, поезд шел очень медленно сегодня.

— Поезд шел, как обыкновенно, ни медленнее, ни скорее, — сказал нотариус со спокойной улыбкой, высаживая Элинор из фаэтона.

Он оставил лошадей груму и пошел по лугу с двумя девушками. Собаки перестали лаять по одному его слову, хотя обратили весьма мало внимания на просьбы мисс Мэсон. Они, по-видимому, его знали и привыкли его слушаться.

— День казался ужасно долог, — сказала молодая девушка, — я думала, что поезд непременно опоздал.

— И, разумеется, вы не подумали взглянуть па ваши часы, мисс Мэсон, — сказал нотариус, указывая на множество безделушек, висевших на голубом поясе молодой девушки.

— Какая польза глядеть на часы, когда они не ходят? — сказала мисс Мэсон. — Солнце давно уже стало закатываться, но солнце изменчиво, на него положиться нельзя. Мистрис Дэррелль уехала к кому-то близ Удлэндса.

Элинор Вэн вздрогнула при названии, которое было так знакомо ей по словам ее покойного отца.

— Я совсем одна, — продолжала мисс Мэсон, — и очень этому рада: мы лучше познакомимся — не так ли мисс Винсент?

Джордж Монктон шел между девушками, но Лора Мэсон подошла к Элинор и взяла ее за руку. Рука мисс Мэсон была полненькая, детская, но как ни была она мала, на ней сверкали кольца.

— Мне кажется, я очень вас полюблю, — шепнула Лора Мэсон, — а вы как думаете, вы полюбите меня?

Она взглянула на Элинор с умоляющим выражением в своих голубых глазах, это были настоящие голубые глаза, светлые, как незабудка или бирюза, и совсем непохожие на серые глаза Элинор, которые вечно изменялись, иногда казались карими, а иногда черными.

Как могла мисс Вэн отвечать на этот детский вопрос, если не утвердительно? Она чувствовала готовность полюбить этого ребенка, который заискивал перед ней. Она ожидала найти надменную наследницу, которая чванилась бы своим богатством перед своей бедной компаньонкой. Но она имела еще причину чувствовать нежную наклонность к этой девушке: она помнила, что Монктон сказал ей в вагоне:

— Как ни были бы вы одиноки, вы никогда не можете быть так одиноки, как она.

Она пожала руку Лоры и сказала серьезно:

— Я уверена, что полюблю вас, мисс Мэсон, если вы позволите мне.

— И вы не будете строго взыскивать насчет триол и арпеджио, — жалобно сказала молодая девушка. — Я довольно люблю музыку вообще, но никак не могу играть в такт триолы.

Она шла в гостиную, разговаривая таким образом. Элинор шла с ней рука об руку, Монктон следовал за ними, внимательно наблюдая за девушками.

Гостиная была, как наружность коттеджа, очень неправильна и очень красива. Она находилась на конце дома и с трех сторон комнаты шли окна. Мебель была красива, но очень проста и недорога. Ситцевые занавесы и чехлы были усыпаны розовыми бутонами и бабочками, кресла и столы были из блестящего клена, а на этажерках был расставлен старинный фарфор. На стенах молочного цвета висели гравюры и акварельные рисунки, но, кроме этого в комнате не было украшений.

Лора Мэсон подвела Элинор к окну, где на столике две-три книги, разбросанные между мотками берлинской шерсти и начатым вышиваньем, показывали привычки молодой девушки.

— Вы здесь разденетесь или мне сейчас проводить вас в вашу комнату? Это голубая комната возле моей, и мы можем говорить между собой когда хотим. Верно, вы ужасно проголодались после вашего путешествия? Не позвонить ли, чтобы подали кэк и вино, или подождать чай? Мы всегда пьем чай в семь часов, а обедаем очень рано, не так, как мистер Монктон, который каждый вечер обедает ужасно поздно.

Нотариус вздохнул.

— Обед мой бывает иногда очень скучен, мисс Мэсон, — сказал он серьезно, — но вы напоминаете мне, что я едва успею к моему обеду, а моя бедная ключница всегда очень огорчается, когда испортится рыба.

Он взглянул на часы.

— Шесть часов! Прощайте, Лора, прощайте, мисс Винсент. Я надеюсь, что вы будете счастливы в Гэзльуде.

— Я уверена, что я буду счастлива с мисс Мэсон, — отвечала Элинор.

— Неужели! — воскликнул Монктон, приподняв свои прямые, черные брови. — Разве она так очаровательна? Жалею об этом, — пробормотал он про себя — и, пожав руку девушкам, ушел.

Они услыхали через три минуты стук отъезжавшего фаэтона. Лора Мэсон пожала плечами с видом облегчения.

— Я рада, что он уехал, — сказала она.

— Но вы, кажется, очень его. любите. Он ведь очень добр?

— О, да, очень, очень добр, я люблю его. Но я его боюсь, я думаю именно потому, что он такой добрый. Он как будто всегда наблюдает за мною и отыскивает во мне недостатки. Он, кажется, очень жалеет, что я такая легкомысленная, но я не могу не быть легкомысленна, когда я счастлива.

— А вы всегда счастливы? — спросила Элинор.

Она считала весьма возможным, что эта молодая наследница, никогда не знавшая тех горьких неприятностей, которые, по мнению мисс Вэн, были неразлучны с «денежными делами», была всегда счастлива, но Лора Мэсон покачала головой.

— Всегда, кроме тех минут, когда я думаю о папа и мама и желаю знать, кто они были и почему я никогда не знала их, тогда я не могу не чувствовать себя очень несчастной.

— Стало быть, они умерли, когда вы были очень малы? — сказала Элинор.

Лора Мэсон покачала головой с грустным движением.