– Очень часто это люди, которых загнали в угол.

– Переведи ему, Кирилл, – что он заступается за моих террористов? Пусть защищает своих собственных.

– Это нечестное сравнение, – сказал сэр Мартин, – и вы это знаете, господин Кемиров. Вы сравниваете людей, которые хотят уничтожить свободу, и людей, которые восстают потому, что в России ее нет.

Хаген, справа от Джамалудина, сидел, поигрывая обоймой на поясе, и легкая ухмылка бродила по его точеному арийскому лицу. Ташов, низко наклонив голову, рвал руками курицу. Джамалудин окончательно отодвинул от себя еду, и черные его глаза вонзились в глаза президента западной компании. Сильные гладкие пальцы Джамала неподвижно лежали на столе, затянутое в черную водолазку худое, жилистое тело чуть наклонилось вперед. Только Кирилл, который хорошо знал горца, понимал, насколько тот разъярен.

– Свобода, – сказал Джамалудин, – это наши хотят свободы? Что-то я этого никогда не замечал. Семь лет назад в моем родном городе взорвали роддом. Погибло сто семьдесят четыре человека. Из них сорок семь погибли в тот же день, что и родились. Пять лет я охотился за человеком, который это сделал. Когда я его поймал, я сказал ему: «Рай не для убийц детей! Ты отправил на тот свет сто семьдесят четырех, ты убил сорок семь детей, и как ты объяснишь Аллаху этих мусульманских детей в Судный День?» И знаешь, что он мне ответил? Он сказал: «Они стали шахидами». Этот человек хотел свободы? Или им можно убивать моих детей, и только твоих нельзя?

Сэр Метьюз молчал. Он пытался сформулировать ответ, но раньше, чем он раскрыл рот, Джамал заговорил снова:

– Эти люди не знают, что такое свобода. Эти люди не знают, что такое ислам. Эти люди не знают, что такое мои горы. Они называют моего устаза – язычником, они называют наши обычаи – ширком, они плюют на наши адаты, как они плюют на вашу свободу, и вы доиграетесь с ними, а я – нет, потому что я буду уничтожать их, как бешеных псов, раньше, чем они покусают моих овец, и мне не нужен ваш суд неверных, чтобы увидеть, пес бешеный – или нет. Позовите меня в Скотленд-Ярд, и у вас больше не взорвется ни один поезд метро.

И в эту секунду наверху грохнул выстрел. Взвизгнуло, щелкнуло, что-то сочное и влажное полетело Кириллу в лицо, он сморгнул, и когда он снова открыл глаза, он на мгновение увидел, что блюдо с шашлыком посередине стола разбито вдребезги, мясо разлетелось в разные стороны, и Заур с недоумением смотрит, как намокает рукав его рубашки в том месте, где в нее вонзился крошечный осколок фарфора.

Тут же Хаген, сидевший всех ближе к Кириллу, выдернул его, как репку, из подушек, и Кирилл покатился куда-то под пыльный топчан. Сразу же на Кирилла приземлился сэр Метьюз, сверху навалился еще кто-то и заорал:

– Лежать!

Наверху что-то верещало и билось, по лестнице на второй этаж – бум-бум – летели спецназовские берцы, дверца кабинета хлопнула так, что на Кирилла посыпалась штукатурка.

Тяжесть ослабла, и один из охранников помог Кириллу встать. Из-за соседнего дивана поднялся Заур. Кирилл был весь в паутине, и мясной сок заливал ему манишку. Охранник попытался паутину счистить, Кирилл махнул рукой и вышел из кабинетика. Сэр Метьюз последовал за ним.

Снаружи царил бардак. Вся лестница на второй этаж была забита вооруженными людьми, и когда Кирилл, растолкав их, поднялся наверх, ему представился любопытнейший натюрморт.

За широким столом, почти нависавшим над балюстрадой, а стало быть – и над кабинетом, где ужинали президент и его гости, сидела компания человек в семь. Все они были пьяны, иные – в дым. Один из сотрапезников мирно лежал на столе, похрапывая, остальные помаргивали, старательно держа руки на затылках. Разъяренные охранники тыкали им автоматы прямо в висок.

Во главе стола стоял высокий, крепкий мужик лет сорока. Он был килограмм на двадцать тяжелей Джамалудина и чуть-чуть ниже. У него были седеющие волосы, подбородок кирпичом и стеклянные глаза убийцы, и он был в дупель, в стельку пьян. Джамалудин стоял перед ним, и в руках его был щегольской иностранный «глок», из которого, вероятно, и стреляли, а над столом в бетонной оплетке потолка темнел свежий скол.

– Так я вверх стрелял, вверх! – кричал мужик, ничуть не стесненный десятком нацелившихся на него стволов.

– Куда ты вверх стрелял, когда пуля вниз пошла! – орал в ответ Джамалудин.

Мужик понурился и развел руками.

– Перед гостями нас опозорил! – добавил Джамалудин, – решат, что мы тут дикари какие!

Сэр Метьюз, за плечом Кирилла, молча созерцал это удивительное зрелище.

Джамалудин наконец повернулся, заметил Кирилла и сэра Метьюза, и хмуро сказал:

– Вот видите, сэр Мартин. Если человек незаконно носит оружие, это вовсе не значит, что он ваххабит. Это значит, что он мудак.

С этими напутственными словами младший брат президента выщелкнул обойму «глока», оттянул ствол, проверяя, нет ли там патрона, и бросил незаряженный пистолет пьяно качающемуся собеседнику.

– Поехали отсюда, – бросил Джамалудин. – Весь ужин испортил, придурок.

* * *

Дети выехали из Тленкоя около четырех часов дня. Ехать было недалеко, километров пятнадцать, и мальчики просто спустились к дороге, проходящей через село, и хотели дождаться школьного автобуса, который как раз шел в нужном направлении, но потом они увидели знакомого шофера, который сидел за рулем грузовика с капустой.

Мурад, как самый главный, забрался в кабину, а остальные влезли в кузов и расселись, как могли. От кочанов пахло свежим соком и полем.

Грузовик немилосердно подпрыгивал на рытвинах, и Алихана растрясло в дороге. Он чувствовал себя не очень хорошо и боялся, что упадет в обморок. За последний месяц он раз пять терял сознание, но все время ему везло. Он был один в комнате, и, конечно, он ни разу не жаловался сестре или бабушке.

Теперь он очень боялся, что хлопнется в обморок на глазах друзей, и они решат, что он струсил.

Он покажет им, какой он трус. Он покажет им всем, и в том числе Булавди. Булавди – слабак. Э, да что там говорить! Если бы он мог снова переметнуться к кяфирам, он бы это и сделал. Он ведь уже служил у кяфиров, убивал для них и пытал для них, и это не его решение, вернуться в горы, это было решение его дяди. Арзо Хаджиев – вот кто настоящий нохче.

Все знают, что Арзо никогда не сдавался Русне. Его взяли в плен, и если бы тот, кто взял его в плен, не был его зять Джамалудин, то Арзо расстреляли бы еще десять лет назад. Но они как-то там договорились, и Арзо сделал вид, что он теперь муртад и мунафик, и потом оказалось, что Арзо был прав, потому что он получил от Русни автоматы, ксивы и деньги, и он почти победил.

Он, Алихан, сделает то, что не доделал Арзо.

Он вернется в республику, когда научится всему, что должен уметь мужчина, и Булавди придется уступить ему пост командующего фронтом.

Машину трясло, кочаны в кузове подпрыгивали, как свежесрезанные человечьи головы, – много, много голов, и Алихан представил себе, что он сидит не на капусте, а на отрезанных головах кяфиров, – и тут привычная боль вдруг разлилась по телу, и Алихана вдруг охватил озноб, а руки стали холодными и мокрыми.