Открыв дверь своей комнаты, Рультабий пропустил меня вперед и запер за нами дверь на задвижку. Я еще не успел как следует оглядеться, как вдруг услышал возглас удивления: Рультабий показывал мне на пенсне, лежавшее на тумбочке.

– В чем дело? – вопрошал он. – Откуда на моей тумбочке взялось это пенсне?

Я затруднялся ему ответить.

– Разве что… – начал он. – Разве что… разве что… разве что это пенсне и есть как раз то, что я ищу… и что… и что… и что это пенсне дальнозоркого человека!

Он с жадностью набросился на пенсне, поглаживая пальцами выпуклости стекол… Потом взглянул на меня, и в глазах его я увидел ужас.

– О!.. О!..

Он без конца повторял свое «О!.. О!..», словно осенившая догадка чуть не лишила его рассудка…

Вид у него и в самом деле был безумный, он встал и, положив мне руку на плечо, сказал:

– Это пенсне сведет меня с ума, ибо такое вполне допустимо… Да-да, допустимо, если рассуждать математически… Но если рассуждать по-человечески, этого никак не может быть… или же… или же… или же…

В дверь комнаты тихонько стукнули два раза. Рультабий приоткрыл ее и кого-то впустил. Я узнал жену сторожа, которую видел на допросе во флигеле, и очень удивился, так как полагал, что она все еще сидит под замком.

– В щели, между паркетинами! – едва слышно прошептала женщина.

– Спасибо, – пробурчал в ответ Рультабий, и женщина тут же удалилась.

Тщательно заперев за ней дверь, мой друг вернулся ко мне и с растерянным видом произнес совсем непонятные слова:

– Но раз это математически возможно, почему бы и по-человечески этому не быть? А если это возможно по-человечески, то дело просто потрясающее!

Прервав монолог Рультабия, я спросил:

– Значит, сторож и его жена на свободе?

– Да, – кивнул Рультабий, – я попросил отпустить их. Мне нужны верные люди. Сторож теперь готов умереть за меня, да и жена его души во мне не чает… А раз это пенсне дальнозоркого человека, то мне наверняка понадобятся преданные люди, которые готовы пожертвовать собой за меня!

– О-о! – молвил я. – Так вы не шутите, друг мой? И когда же надо быть готовым умереть?

– Сегодня вечером! Ибо, должен признаться вам, мой дорогой, сегодня вечером я жду убийцу!

– О-о! О-о! Вы ждете убийцу сегодня вечером… Неужели, неужели вы ждете его сегодня вечером?.. Однако вы, стало быть, знаете его?

– Ну что ж… Теперь я, возможно, и знаю его. Я был бы, конечно, безумцем, если бы решился категорически утверждать, что знаю его; правда, я вычислил его с математической точностью, однако моя математика дает столь ужасающие, я бы даже сказал, чудовищные результаты, что хотелось бы надеяться на вероятность ошибки с моей стороны! О, я от всей души уповаю на это!

– Как же так? Еще пять минут назад вы не знали, кто убийца, а теперь заявляете, что ждете убийцу сегодня вечером. Почему?

– Потому что я знаю, что он придет.

Рультабий не торопясь набил трубку и так же не торопясь стал раскуривать ее.

Это предвещало начало захватывающего сюжета. В этот момент в коридоре послышались чьи-то шаги, кто-то прошел мимо нашей двери. Рультабий прислушался. Шаги стихли.

– А Фредерик Ларсан сейчас у себя в комнате? – спросил я, кивнув в сторону перегородки.

– Нет, – ответил мой друг, – отсутствует. Сегодня утром он собирался в Париж: по-прежнему следит за Дарзаком! Господин Дарзак тоже уехал сегодня утром в Париж. Боюсь, что все это очень плохо кончится… Я предвижу, что не позднее чем через неделю господина Дарзака арестуют. Самое скверное, что все, кажется, сошлось вместе, чтобы обернуться против этого несчастного: события, вещи, люди… И часа не проходит без того, чтобы против господина Дарзака не выдвигалось какое-нибудь новое обвинение… Следователь уже изнемогает под бременем этих улик, он ослеплен… В общем-то, я его понимаю: есть от чего ослепнуть!.. Хватило бы и меньшего…

– Но ведь Фредерик Ларсан, казалось бы, не новичок.

– Я думал, Фред гораздо сильнее, – с легким презрением поморщился Рультабий. – Разумеется, это не какая-нибудь посредственность… Я даже восхищался им, до тех пор пока не столкнулся с его методами работы. А они, надо сказать, весьма прискорбны… Своей репутацией он обязан исключительно своей ловкости, но философского подхода у него нет, а бедность его математических концепций очевидна и не выдерживает никакой критики…

Глядя на Рультабия, я невольно улыбнулся: этот восемнадцатилетний мальчишка свысока отзывался о пятидесятилетнем мужчине, который снискал себе славу самого проницательного сыщика в Европе…

– Вот вы улыбаетесь, – заметил Рультабий, – а совершенно напрасно! Клянусь вам, я его обставлю… Да еще как! Но надо спешить, ведь пока что это он меня обошел, у него колоссальное преимущество, а все из-за господина Робера Дарзака, и сегодня вечером этот господин наверняка ему поможет… Представляете: каждый раз, как убийца приходит в замок, господин Робер Дарзак по странному стечению обстоятельств отсутствует и отказывается к тому же давать какие-либо объяснения по этому поводу – просто рок какой-то немыслимый!

– Каждый раз, как убийца приходит в замок! – воскликнул я. – Стало быть, он снова приходил?

– Да, в ту самую знаменитую ночь, когда случилось это из ряда вон выходящее событие…

Итак, сейчас я наконец узнаю об этом удивительном происшествии, на которое вот уже полчаса намекал Рультабий, так ничего и не объясняя. Но я уже привык никогда не торопить Рультабия… Обычно он начинал говорить, когда ему вздумается и в основном когда видел в этом какой-то прок, причем заботился он не о том, чтобы удовлетворить мое любопытство, а желал, скорее, сделать выводы для себя самого, подробно рассказав об интересующем его важном инциденте.

Вот и на этот раз он короткими, торопливыми фразами поведал мне о таких вещах, что я почувствовал, как на меня находит одурь, иначе и не назовешь, ибо, честно говоря, явления такой, например, мало исследованной области, как гипнотизм, конечно, таинственны и необъяснимы, но не более, я думаю, чем исчезновение материальной сущности убийцы в тот момент, когда его, можно сказать, держали в руках четверо. Я говорю о гипнотизме, но с тем же успехом мог бы привести в пример электроэнергию, природа которой нам неведома и законы которой нами еще мало изучены, так что на данный момент объяснение этому делу стоило бы искать, на мой взгляд, только в необъяснимом, то есть, иными словами, объяснять его чем-то таким, что неподвластно известным нам естественным законам. А между тем если бы у меня был ум Рультабия, то я точно так же, как и он, предугадал бы уже естественное объяснение всему происходящему, ибо самое любопытное во всех тайнах замка Гландье – это, несомненно, та естественность, с которой Рультабий нашел им объяснение. Но кто бы рискнул похвастаться тогда, да и теперь, что обладает умом Рультабия? Ведь таких своеобразных и лишенных всякой гармонии бугорков, как у него на лбу, я никогда ни у кого не видывал, ну разве что на лбу у Фредерика Ларсана. Правда, у него они не такие заметные, и надо хорошенько приглядеться, чтобы угадать их существование на лбу у знаменитого полицейского, в то время как бугорки Рультабия – да простят мне столь сильное и смелое выражение, – буквально бросались в глаза окружающим.