– Что ты, Кондратий! – сторож поморщился. – Я же просил – называй меня Гаврилой Романовичем!

– Да ладно вам, – мужчина растирал развязанные руки и морщился от боли, – сейчас-то вам не все ли равно? Сейчас время не такое, чтобы вам своего имени стесняться!

– Такое не такое, а я привык! И потом, я своего имени не стесняюсь, упаси бог, а только опасаюсь! Я через свое имя уже достаточно пострадал, больше не желаю! Так ты мне, Кондратий, так и не ответил – она тебя разукрасила?

– Нет, не она.

– Не она? А кто же?

– Долгая история! – отмахнулся Кондратий. – Пойдемте уж к вам в сторожку, хоть в порядок себя приведу!

– Да, в порядок себя привести не мешает! – старик снова неодобрительно оглядел собеседника. – А с этой дамочкой-то что делать будем?

– С ней? – переспросил Кондратий. – А где она?

На полу, где только что лежала побежденная женщина, никого не было, только лежали ее темные очки.

– Ускользнула… – неодобрительно прошамкал сторож. – Нехорошо! Не дай бог вернется!

Он развернулся и пошел к выходу.

Кондратий, тяжело вздыхая и разминая онемевшие руки, заковылял следом.

Выйдя с фабрики, сторож остановился и внимательно огляделся по сторонам.

Не увидев поблизости ни одной живой души, он быстро пересек проулок и подошел к металлической ограде лютеранского кладбища. Ограда эта была составлена из черных чугунных пик с заостренными наконечниками и казалась сплошной. Однако сторож, снова опасливо оглядевшись, потянул за одну из пик – и часть ограды сдвинулась в сторону, открыв проход, достаточно широкий для того, чтобы в него мог свободно пролезть взрослый человек.

Сторож придержал ограду, пропустил Кондратия, протиснулся следом за ним и закрыл за собой потайной проход.

Спутники пошли друг за другом по узкой тропинке между темными старинными надгробьями, свернули возле памятника, изображавшего печального ангела с опущенным факелом в руке, и подошли к неказистой сторожке.

Генрих Рудольфович вытащил из тайника под крылечком ключ, открыл дверь и пропустил гостя в сторожку.

Эта сторожка представляла собой единственную комнату, впрочем, довольно уютную. Посредине ее стоял круглый стол, накрытый зеленой плюшевой скатертью с узорами и кистями по углам. В центре этого стола красовался глиняный кувшин с букетом искусственных цветов, над столом висел круглый абажур из оранжевого шелка с бахромой по краю. Возле одной стены имелась узкая кушетка, накрытая шерстяным одеялом, на стене над этой кушеткой висел коврик, на котором угловатым готическим шрифтом было вышито: «Добродетельный труд – сам себе награда».

Еще в комнате имелась эмалированная раковина с укрепленным над ней несколько помутневшим от времени зеркалом в деревянной, попорченной древоточцами раме.

К этой-то раковине хозяин и направил Кондратия:

– Приведи себя в порядок, а после поговорим!

Кондратий наклонился над раковиной и принялся отмывать от лица засохшую кровь, то и дело задевая за свежие ссадины и вскрикивая. Наконец он посчитал, что привел себя в более-менее благопристойный вид, и повернулся к хозяину.

– Вот, хоть немного на человека стал похож! – проворчал сторож. – Ну, а теперь рассказывай, что тут с тобой приключилось.

Кондратий угрюмо молчал, и сторож укоризненно проговорил:

– Я ведь хорошо знал твоего отца, дружил с ним, можно сказать. И когда он умирал, он взял с меня слово, что буду за тобой присматривать. Да я бы и без того не оставил тебя без внимания. Мы ведь не только друзья с ним были – мы были одними из последних василеостровских немцев. Ты ведь знаешь, Кондратий, что когда-то Васильевский остров в Петербурге был настоящей немецкой слободой – немецкие магазины, немецкие рестораны, даже немецкие газеты здесь выходили…

– Сколько можно, Генрих Рудольфович! – поморщился Кондратий. – Вы все это говорили мне, наверное, тысячу раз!

– И еще тысячу раз скажу! – перебил его старик. – Буду повторять и повторять, пока ты не поймешь: корни – это самое главное в жизни человека! Ты должен помнить, кто ты такой! Ты – петербургский немец, из хорошей, достойной семьи!

– Да только мне от этой семьи ничего не перепало! – мрачно проговорил Кондратий.

– Не говори так! Тебе досталось от твоих немецких предков главное – характер, трудолюбие и упорство! Все остальное зависит только от тебя самого. Умный человек не любит ничего получать даром – только своим собственным трудом. И в нашей семье все руководствовались этим золотым правилом… Хотя… – старик тяжело вздохнул, – хотя, наблюдая за тобой, я иногда начинаю сомневаться, что ты и в самом деле правнук Вильгельма Пеля…

– Вот-вот, и вы туда же! Меня с самого детства преследовали эти разговоры – мол, мой отец – ненастоящий Пель, боковая, гнилая ветка семьи…

– Не говори так, твой отец был замечательным человеком. Если бы не трудные обстоятельства, он бы многого достиг. А ты… в тебе нет того, что было в нем, – истинно немецкого железного стержня! Вместо того, чтобы делать свое дело, вместо того, чтобы строить свою жизнь, решать повседневные, практические задачи, ты пытаешься разгадать старинную загадку, гоняешься за какими-то химерами…

– Не химерами, а грифонами, – вполголоса проговорил Кондратий.

– Какая разница! – старик поморщился. – Все равно, это сказки, вымысел, пустая трата времени!

– Вымысел? – Кондратий искоса взглянул на старика и сухо рассмеялся. – Кто бы говорил! Какой же это вымысел, если вы – живое доказательство существования тайны Вильгельма Пеля? Вот скажите честно – сколько вам лет?

– Не важно… – старик опустил глаза. – Я сам не помню…

– Не помните? Что-то мне не верится… во всяком случае, сколько я себя помню – вы всегда такой: старый, но бодрый и энергичный. И мой покойный отец помнил вас таким же. Да даже то, что вы хорошо помните довоенную жизнь Васильевского острова, все эти немецкие заведения, магазины и рестораны…

– Ну, это не значит, что я все это видел сам… – старик смешался. – Многое я помню по рассказам старших… моего дяди, других родственников…

– Что-то мне не верится! Слишком живо, слишком ярко вы все это помните! Отец как-то рассказывал мне, что вам в детстве дали знаменитую золотую пилюлю Пеля. Ту самую пилюлю, о которой столько говорили в нашей семье. Не оттого ли вы так долго живете? Скажите честно – сколько вам лет?

– К чему это? – сторож явно смутился. – Ты и так слишком много времени и сил тратишь на бесплодные поиски…

– Бесплодные? Вы – живое доказательство того, что золотая пилюля существует! Если мне удастся ее найти…

Кондратий хотел сказать еще что-то, но резко замолчал, как будто прикусил язык.

Зато старик заговорил, как будто прорвалась сдерживавшая его плотина: