— Не представляешь, как мне хочется тебя поцеловать, прошептала она.

— Валяй, — разрешила Винтер.

— Ты уверена? В прошлый раз я повела себя так… я ничуть не обижусь, если ты не…

— Перестань.

Винтер улыбнулась и, видя, что Джейн по–прежнему колеблется, приподнялась на цыпочки и поцеловала ее первой. Все тот же привкус мяты — и к нему примешивается едва уловимая нотка крови из рассеченной губы. Она провела рукой вверх по спине Джейн, обхватила ладонью затылок, запустила пальцы в спутанные волосы.

— Мне тоже нравятся короткие волосы, — пробормотала Винтер, когда они наконец оторвались друг от друга, чтобы глотнуть воздуха. — Жаль только, нельзя обвивать их вокруг пальцев.

— А знаешь, что странно? Мне грустно, что больше не надо подолгу расчесываться. Это меня всегда тяготило, но порой и успокаивало. Джейн помотала головой. — Это Ганхайд, скотина такая, заставил меня остричься. Сказал, волосы, мол, только мешают. Может, я когда–нибудь их снова отращу.

— Ты и в самом деле просто сбежала от него?

Более или менее. — Странное выражение появилось в глазах Джейн — словно она видела нечто, о чем предпочла бы не вспоминать.

Джейн поспешно моргнула, и взгляд ее стал прежним:

— Но что все–таки было с тобой? Я так и не сумела отыскать никаких следов, одни лишь слухи. Ты словно сквозь землю провалилась.

Винтер закрыла глаза и выразительно вздохнула.

— Это, — сказала она, — очень долгая история.

Маркус

Вице–капитан Гифорт вошел в кабинет Маркуса и швырнул на рабочий стол, поверх донесений и расписаний уборки, стопку памфлетов.

— С этим надо что–то делать, — сказал он.

— Доброе утро, вице–капитан, — мягко отозвался Маркус.

Он пригубил кофе и скривился. За пять лет, проведенных в Хандаре, Д’Ивуар приучился пить кофе, поскольку приличного чая в Эш–Катарионе нельзя было достать ни за какие средства. Запас чайного листа, привезенный Янусом, поднял его боевой дух ничуть не меньше, чем две тысячи пополнения. Однако, вернувшись в Вордан, где на каждом углу можно было за пару пенни получить чашку лучшего в мире чая, Маркус вдруг обнаружил, что скучает по крепкому насыщенному кофе Хандара. То, что именовали кофе ворданаи, хандарай принял бы за речную воду. Он с неподдельным сожалением отставил чашку.

— Доброе утро, капитан, — покорно поздоровался Гифорт.

— Оправились после нашего приключения?

— Вполне здоров, сэр. Отделался парой синяков.

II вы распорядились насчет… — Маркус вдруг виновато осознал, что уже не помнит имени погибшего жандарма. Он кашлянул, прочищая горло. — Распорядились?

Так точно, сэр. Милостью его величества семьи тех, кто погиб при несении службы, обеспечивают приличным пособием.

— А, хорошо.

Это для него было внове. Никто из прежних его подчиненных в Первом колониальном не мог бы похвастаться тем, что у него есть семья.

— Как Эйзен?

— Понравится, сэр. Выражал горячее желание как можно скорей вернуться к службе. Полагаю, хотел поблагодарить вас за спасение.

— Пусть не торопится и выздоравливает. — Капитан почесал щеку. — Теперь к делу. Что это вы принесли?

Памфлеты и газетные листки, сэр. Все отпечатаны за прошедшую ночь. Ознакомьтесь.

Маркус пролистал стопку, просматривая титульные страницы: смазанная в спешке типографская краска, огромные куски с трудом читаемого текста. Содержание различалось сообразно политическим взглядам авторов, но почти в каждом заголовке неизменно присутствовала одна и та же фраза: «Орел и Генеральные штаты!» Маркус потыкал в нее пальцем и поднял взгляд на Гифорта:

— Что это значит?

— Один орел — традиционная цена буханки хлеба, сэр. Сейчас она стоит больше четырех. Генеральными штатами называлось собрание, которое вручило корону Фарусу Завоевателю после того, как…

Я знаю, что это такое, вице–капитан. Я спрашиваю, почему на устах у всех именно эти слова?

— Из–за Дантона, — сказал Гифорт. — Это его новый лозунг. Дешевый хлеб и политическая реформа.

— Понятно. И что же вас беспокоит?

— Дантон собирает толпы слушателей, сэр. С каждым днем все больше. Город лихорадит. Говорят, Биржа становится непредсказуемой.

— Не думаю, что в наши обязанности входит защита горожан от падения цен на акции.

— Это так, сэр, — согласился Гифорт, — но до меня стали доходить разговоры…

— От кого?

Лицо вице–капитана окаменело в выразительной гримасе.

— От влиятельных граждан, сэр.

— Ага, подумал Маркус. Иными словами, кто–то попытался на него надавить. Сам он слишком недавно принял должность, чтобы вызвать такого рода поползновения, — судя по всему, оказалось проще, минуя его, обратиться к тому, кто на самом деле заправляет жандармерией.

— Дантон совершил что–либо противозаконное?

— Насколько я знаю, нет, сэр. Но можно было бы что–то придумать, если бы вам вдруг захотелось с ним поболтать.

— Если он не сделал ничего плохого, то и мне пока нет до него дела.

Маркус глянул на вице–капитана и вздохнул:

— Я расскажу министру об этих ваших «разговорах». Пусть он сам определит, надо ли что–то предпринять.

— Так точно, сэр! — Перевалив бремя решения на плечи вышестоящих, Гифорт явно повеселел.

— Что–нибудь еще? Что–то безотлагательное?

— Не особенно, сэр.

— Отлично.

Маркус решительно отодвинул чашку с кофе:

— Я намерен побеседовать с нашим узником. Кто знает, может быть, ночь под замком сделала его сговорчивей.

Следователи Гифорта допрашивали пленника весь вечер, но так ничего и не добились.

Лицо вице–капитана вновь окаменело. Пожалуй, он мог бы стать достойным соперником Фицу в умении без слов намекнуть начальству, что то совершает глупость.

— Сэр, вы уверены, что хотите заняться этим лично? — осведомился Гифорт. — Мои люди… кхм… руку набили в таких делах. Рано или поздно он заговорит.

— Министр желает, чтобы я задал этому человеку кое–какие вопросы, не подлежащие огласке, — солгал Маркус. — Если заключенный будет упорствовать, я испрошу у его превосходительства разрешение ввести вас в курс дела.

— Как скажете, сэр. Будьте осторожны. Мы тщательно обыскали его, но все же он может быть опасен.

Маркус вспомнил оглушительный треск, будто разрывалась самая ткань мироздания, вспомнил волну слепящей силы, которая громила могучие каменные статуи, словно игрушки.

«Ты и не представляешь, насколько прав».

* * *

Тех, кого арестовала жандармерия, в основном держали в нескольких старинных крепостцах внутри городской черты, более пригодных для проживания, чем постройки старого дворца. Вендр, самая известная городская тюрьма, находился в ведении Конкордата, однако туда помещали и наиболее опасных узников жандармерии. Камеры в кордегардии предназначались для арестантов особого рода, тех, кого по той или иной причине необходимо было содержать отдельно от прочих заключенных. Маркус приказал, чтобы молодого человека, которого схватили во время операции в Старом городе, разместили в самой отдаленной