Первые его детские воспоминания были связаны с послевоенной полуголодной жизнью. Любой мальчишка его поколения мечтал есть вдоволь каждый день, а на вопрос – зачем жить, уверенно отвечал: «Надо нам коммунизм построить, а там каждому по потребности». И все были уверены, что вот-вот построят, а там зашел в забитый битком магазин и набрал чего хошь и сколько хошь….

– По лесу, говоришь, бегали за едой, – Егор сделал небольшую паузу и вдруг спросил: – А для чего они тогда дольмены и пирамиды строили?

– Чего строили? – округлил глаза отец.

– Дольмены, папа, дольмены. Я в школьной библиотеке книжку брал читать. – Егор решительно отодвинул тарелку и пошел в наступление: – Интересная книга, называется «У бесконечности в плену»; ну так вот, дольмены – это такие каменные сооружения, составленные из огромных плит, весят которые по нескольку тонн. Строили их примерно шесть или семь тысяч лет назад, а может быть, и намного раньше, в общем, в те самые времена, когда, как ты говоришь, люди в шкурах по лесу бегали и ни о чем, кроме как поесть, не думали.

– Ну и для чего же они их строили? Это дома были? – озадаченно спросил отец.

– Нет, конечно, не дома, для жизни эти сооружения не подходят совершенно, строили их с другой целью, папа, – глаза Егора светились, а руки машинально скручивали в трубочку лежащую на столе газетную салфетку. – По одной из научных версий, это были звездные обсерватории, люди к звездам стремились, понимаешь, папа? К звездам!

– Какие, к черту, звезды в то время? – громко возмутился отец, наливая себе из стоящего на столе графина полный стакан красного домашнего вина. – Какие еще звезды? – повторил он и, опрокинув в себя стакан, тяжело посмотрел на сына. – Ты чего опять мелешь? К звездам люди совсем недавно стремиться стали, про Гагарина разве не слыхал? Как можно стремиться к звездам, не имея космических кораблей? Это тысячи лет назад-то….

– Вполне, – спокойно ответил Егор. – Я тебе, папа, больше скажу: уже в то время люди знали, что Земля круглая, что она крутится вокруг Солнца, вокруг собственной оси, и, мало того, ось Земли тоже делает круг в пределах двух тысяч лет, это называется Эра.

– Во дает! – округлив глаза, усмехнулся отец. – Да каждый школьник знает, что Джордано Бруно доказал округлость Земли лишь в шестнадцатом веке, за что его церковники и порешили.… Что-то ты мне сегодня не нравишься, сынок. Не заболел ли ты часом? Вон, посмотри, как у тебя глаза горят, просто сверкают.

– Нет, папа, – сказал Егор, вставая из-за стола и убирая стоящую по центру сковородку с остатками рыбы, – со здоровьем у меня все в порядке. Другое меня сейчас заботит….

– С дизелями не разберешься никак? – смягчив тон, участливо спросил у Егора отец, с любовью наблюдая за сыном, аккуратно сметающим со стола хлебные крошки. «Парень-то какой послушный и хозяйственный вырос, жаль, мать не дожила, порадовалась бы.… Уйдет в армию, совсем один ведь останусь…. Вернулся бы только», – пронзила отца темная, невесть откуда взявшаяся мысль.

– Ты не стесняйся, спрашивай все у деда Степана, он тебя всему научит, – украдкой смахнув навернувшуюся на глаз каплю, дрогнувшим голосом сказал отец. Неожиданная беспричинная тревога за судьбу сына сжала его одинокое отцовское сердце металлическими холодными тисками. «Да что это со мной? И с чего, непонятно…».

– Да я, папа, у него все спрашиваю, не волнуйся, – вкладывая совершенно иной смысл в эту фразу, ответил отцу Егор, – я только хотел сказать…… Папа! Что с тобой?

Егор бросился к неожиданно побелевшему отцу и, взяв его за плечи, тревожно посмотрел в глаза.

– Все нормально, сынок,… все хорошо…, не волнуйся…, что-то сердце сжалось неожиданно, никогда со мной такого не было, – прерывисто хватая ртом воздух, ответил не на шутку взволнованному Егору отец. – Там,… под кроватью, у меня аптечка лежит,… принеси ее.…

Егор молнией метнулся в отцовскую спальню, где под старой панцирной кроватью нашел белую пластмассовую коробку с красным крестиком на крышке. Схватив ее, он так же быстро вернулся в кухню, застав отца в том же положении.

– Вот, папа, я принес…, – сильно волнуясь, Егор стоял возле отца в совершенной растерянности.

– Достань валидол и дай мне пару таблеток, – болезненно зажмурив глаза, сказал отец, прижимая левую руку к груди.

Выполнив просьбу, Егор с глубоким состраданием смотрел, как его всегда сильный и уверенный в себе батя был накрепко схвачен физической болью, в один миг превратившей его в беспомощного старика.

Положив под язык таблетки, отец, не открывая глаз, полушепотом спросил:

– Так что же все-таки тебя волнует, Егор?

– Не надо сейчас об этом. Тебе полегче?

– Да, отпустило. Вот уж совсем хорошо, – облегченно вздохнув, ответил Егору отец и открыл глаза, – сейчас вот посплю, а завтра буду как огурец. Не переживай, сынок, прорвемся, – попытался улыбнуться он посиневшими губами.

Уложив отца и дождавшись, когда тот уснет, Егор, тихонько ступая, вышел во двор. Теплый осенний вечер в один миг окутал удрученного парня чарующим ароматом созревшей изабеллы и свежестью успокоившегося к вечеру моря.

Егор сел на скамейку и, глядя на огромного паука, деловито переползающего по замысловатому узору своей паутины, задумался: «Это я виноват, что у отца прихватило сердце. Ну, чего я к нему полез с этими дольменами? Всю жизнь он пашет как раб, чтобы меня вырастить и в жизнь взрослую вывести, а я ему все переворачиваю с ног на голову, вот он и волнуется за меня сильно, не понимая, что со мной происходит. Все. Больше я при нем об этом ни слова, только о дизелях и сейнерах; надо мне его беречь. Что он в жизни-то видел? Море, шторма, запутавшиеся рыбацкие сети, сгнившие причалы и пропитанные солью швартовочные канаты. Смерть мамы его сильно подкосила, любил он ее очень, так ни на кого больше и не посмотрел, все ее вспоминает. Постоянно на кладбище ходит и сидит там один у ее могилы и рыдает, я сам видел. Не может он ее забыть, да и не хочет. Вся жизнь его сейчас заключается во мне, больше и смысла у него никакого нет жить….

Неужели и правда в жизни нет другого смысла? Неужели вся жизнь – это работа, зарплата, дом, дети и печаль об ушедших временах? …А дольмены тогда зачем? Пирамиды? Зачем люди ночью на звезды смотрят? Зачем дедушка Степан рассвет встречает каждый день, а на закате замолкает, повернувшись лицом к солнцу? Ведь у него тоже никого нет, хотя, по слухам, было у него две жены и двенадцать детей. А сейчас он один, всех растерял в лихолетье, но никто не может сказать, что живет он бессмысленно. Он всегда какой-то живой весь, наполненный, а отец всегда задумчивый и угрюмый. Ведь он не старый совсем, а огня в глазах нет. Как же помочь ему? Все мои разговоры он отвергает, еще мрачнее только становится. Уйду в армию, как он тут один-то?»

Перебирая свои беспокойные мысли, Егор и не заметил, как на усеянном «светлячками» черном небе деловито взошел молодой месяц и понимающе тихо повис прямо над ним, всем своим видом пытаясь подбодрить и утешить, словно говоря ему: «Не грусти, правильно ты мыслишь, есть в жизни вашей человеческой другой смысл, настоящий, который сверху вам дан. И есть предназначение, но у каждого свое, а вместе вы делаете одно большое дело. Ищи себя, а пока не найдешь, будешь мучиться и терзаться, не будет Тишины в твоем сердце, а Тишина и есть цель всего человечества. Но каждый должен дойти до нее сам, своим собственным путем, выполнив свое предназначение.