– Вас ведь ждет работа.

– Нет, на вечер у меня никаких планов.

Он чувствовал, что и у нее вечер свободен, спешить ей некуда.

Она предложила компромисс:

– Хотите, зайдем вон в ту закусочную?

Он поглядел туда с сомнением.

– Вы это всерьез?

– Мне нравятся ваши американские полуаптеки, полузакусочные. Мне в них непривычно так и странно.

Сидя на высоких табуретках, они ели томатный суп и горячие сандвичи. Это сближало больше, чем все предыдущее, и опасно обостряло тоску одиночества – они ощущали ее в себе и друг в друге. Вдвоем они дышали пестрыми запахами помещения, горькими, сладкими, кислыми, вдвоем вникали в тайну подавальщицы, у которой вершки волос были светлые, а корешки черные. Вдвоем созерцали потом натюрморт опустевших тарелок – ломтик маринованного огурца, картофеля, косточку маслины.

На улице уже смеркалось, и в машине было так естественно дарить ему улыбку.

– Огромное вам спасибо. Я чудесно прокатилась.

Дом ее был уже неподалеку. Вот начался подъем, и мотор на второй передаче заурчал гуще, возвещая приближение конца. В бунгало, карабкавшихся на холмы, горел свет; Стар включил фары. У него сиротливо тяжелело под ложечкой.

– Давайте условимся о новой поездке.

– Нет, – поспешно сказала она, точно ждала этих слов. – Я напишу вам письмо. Прошу прощения за все мои таинственные недомолвки, но я прибегала к ним именно потому, что вы мне так приятны. Вам бы надо меньше загружать себя работой. И надо бы снова жениться.

– Ну зачем вы об этом, – запротестовал Стар – Сегодня все в сторону, сегодня мы вдвоем. Для вас это пустяк, быть может, а для меня – важнее важного. Но мне бы не хотелось комкать разговор.

Не комкать – значило продолжить у нее дома, потому что они уже подъехали к крыльцу, – и она покачала головой.

– Простимся. Я жду гостей. Я вам забыла сказать.

– Никого вы не ждете. Но что поделаешь.

Он проводил ее до дверей и стал там же – след в след, – где стоял в тот вечер. Она поискала ключ в сумочке.

– Нашли?

– Нашла, – сказала она. Оставалось войти, но ее тянуло на прощанье вглядеться в него еще раз, и она повела головой налево, затем направо, ловя его черты в последнем сумеречном свете. Она промедлила, и само собою вышло так, что его рука коснулась ее плеча и привлекла к себе, в темноту галстука и горла. Закрыв глаза, сжав пальцы на зубчиках ключа, она слабо выдохнула «Ах», и снова «Ах», он притянул ее, подбородком мягко поворачивая к себе щеку, губы. Оба они улыбались чуть-чуть, а она и хмурилась тоже – в тот миг, когда последний дюйм расстояния исчез.

Когда же она отстранилась, то покачала опять головой, но скорее в знак удивления, чем отказа. Значит, вот к чему пришло, и сама виновата, где-то уже в прошлом виновата, но где же именно? Вот к чему пришло, и теперь ей с каждым мгновением невообразимей, тяжелей было оборвать сближенье. Он торжествовал; она сердилась, не виня его, однако; но не могла же она стать участницей мужского торжества, ведь это означало поражение. В нынешнем своем виде это – поражение. А затем она подумала, что если прекратить, прервать, уйти в дом, то поражение уничтожится, но не станет оттого победой.

– Я не хотела, – сказала она. – Совсем не хотела.

– Можно мне войти?

– О нет, нет.

– Тогда – в машину и едем куда-нибудь.

С облегчением она ухватилась за это «едем» – именно так, куда-нибудь, сейчас же прочь отсюда, – в этом уже был некий оттенок победы, как в бегстве с места преступления. И вот они в машине, едут под гору, и в лицо ей – прохладный легкий ветер, постепенно приводящий в себя. Все обозначилось четко, как черным по белому.

– Едем опять на взморье, к вам домой, – сказала она.

– Опять туда?

– Да, опять туда. И не надо слов. Я хочу просто – ехать.

Когда снова спустились к океану, небо покрывали облака, и у Санта-Моники машину обдало дождем. Свернув на обочину. Стар надел плащ, поднял парусиновый верх «родстера».

– Вот и крыша у нас есть, – сказал он.

«Дворники» пощелкивали на ветровом стекле уютно, как маятник высоких старинных часов. С мокрых пляжей снимались, возвращались в город хмурые автомобили. Потом «родстер» окунулся в густой туман, обочины зыбко расплылись, а фары встречных машин стояли, казалось, на месте – и вдруг ослепляюще мелькали мимо.

Оставив церемонную частицу себя позади, они чувствовали сейчас легкость и свободу. В щелку тянуло туманом; Кэтлин спокойным, неспешным, будоражащим Стара жестом сняла шляпку, положила на заднее сиденье, под брезент. Рассыпала по плечам волосы и, заметив на себе взгляд Стара, улыбнулась.

На левой, океанской, стороне размытым световым пятном прошел ресторан ученого морского льва. Стар опустил стекло, стал выглядывать, ища ориентиры; но через несколько миль туман рассеялся, и прямо перед ними оказался поворот к дому. В облаках забелела луна. По океану еще скользили отсветы заката.

Дом как бы подтаял слегка, – возвращаясь в изначальные песок и воду. Отыскав дверной проем, они прошли под каплющие брусья и ощупью, сквозь непонятные, в полчеловеческого роста, преграды, пробрались в единственную уже готовую комнату; там пахло опилками и мокрым деревом. Он обнял ее, в полумраке им видны были только глаза друг друга. Плащ лег на пол.

– Погоди, – сказала она.

Ей надо было минуту подумать. Происходящее было радостно и желанно ей, но не сулило ничего затем, и надо было вдуматься, отшагнуть на час назад, осмыслить. Она стояла, поводя головой влево-вправо, как раньше, но медленнее и неотрывно глядя ему в глаза. Она ощутила вдруг, что он дрожит.

Он ощутил это и сам и ослабил объятие. И тут же, с грубо-призывными словами, она притянула его лицо к своему. Затем, одной рукой обнимая его, движением другой руки и коленей скинула с себя что-то и отбросила ногою. Теперь он уже не дрожал, снова обнял ее, и вместе они опустились на плащ.

Потом они лежали молча, и он наполнился вдруг такой любовью, нежностью к ней, обнял так крепко, что треснуло платье по шву. Слабый этот звук заставил их очнуться.

– Вставай, – ласково сказал он, беря ее за руки.

– Нет еще. Я думаю.

Она лежала в темноте, и, забыв благоразумие, думала о том, какой у них получится неугомонный, умненький ребенок. Но затем протянула руки, он поднял ее… Когда она вернулась, в комнате уже горела электрическая лампочка.

– Освещение одноламповое, – сказал Стар. – Выключить?

– Нет. Пусть – хорошо. Я хочу тебя видеть.

Они сели на широкий подоконник – друг против друга, соприкасаясь подошвами.

– Ты словно далеко, – сказала она.