Прозвучала команда, и площадь содрогнулась под топотом ног. Поднялась пыль. Зазвучали мягкие шлепки ударов, вскрики. Сарацинский купец смотрел на топающую, кряхтящую, сопящую, многоголовую, многорукую и многоногую людскую кашу с некоторым недоумением. Наконец одной из бьющихся сторон удалось оттеснить противника за условленную границу. Свалка прекратилась. Распаренные мужи и отроки утирали пот, кто-то прикладывал тряпицу к носу, чтобы унять кровь. Но в целом все выглядели усталыми и довольными. Победителям поднесли до краев наполненную братину. Каждый с достоинством отхлебывал и кланялся в сторону помоста.

Купец слабо улыбнулся, склонился к Архимеду и пошептал ему на ухо. Архимед нашел дьячка, который тоже участвовал в кулачном бою, и передал ему слова Амир аль-Гасана.

Дьячок послушал, пожал плечами и полез на помост:

– Купец, значится, говорит нам спасибо за труды. Но не шибко он доволен. Говорит, ничего не понял в этой нашей толкотне. Так-то. Спрашивает, не сыщется ли у нас поединщиков. Так, чтобы приз-то присудить – десять гривен. Да не просто бороться, а оружейным боем. Желает видеть, как на мечах у нас сражаются. Читал у себя там где-то, что у нас это в обычае. Есть охочие на такое дело?

Вопрос повис в воздухе. Праздничный дух сразу как-то померк. Одно дело – кулачная забава, другое – на мечах. Тут и смерть рядом. А что за потеха – просто так, да хоть и за десять гривен, до смерти биться?

Люди один за другим стали отходить от помоста. Пожимали плечами, покачивали головами.

Купец недоуменно посмотрел на воеводу. Тот пожал плечами. Дескать, поединок – дело добровольное, никого принуждать я не буду.

Купец приуныл, но через несколько мгновений тонкие черты его исказила хищная улыбка. Щелчком пальцев он подозвал своего слугу, черного как смоль (вот уж кто в самом деле был весь как сажей измазан), и сказал ему несколько коротких фраз. Слуга низко поклонился, ловко спрыгнул с помоста и устремился в сторону реки.

Амир аль-Гасан окинул толпу надменным взглядом и откинулся в кресле. Лицо его выражало торжество ученого, решившего сложную задачу.

Все эти странные перемены на его физиономии объяснились довольно быстро. В воротах тына показалось двое слуг купца, оба в шароварах, при саблях. Они вели под руки молодую женщину с ребенком. И женщина, и ребенок выглядели изможденно. Руки женщины были стянуты ремнем. Ребенок, цеплявшийся за край грязной одежды, был похож на затравленного маленького зверька.

Вместе с тем худое лицо женщины поражало красотой. Горели огромные яростные очи. Губы были плотно сжаты. Внимательный человек заметил бы, что одежда ее хоть и грязная, но была изначально добротной. По рваному вороту вилась, поблескивая серебряными нитями, вышивка.

Женщину втащили на помост. Слуги, не выпуская ременной петли, устроились рядом. Ребенок приник к матери, намертво впившись в подол рубахи.

Амир аль-Гасан встал с кресла. Снова непонятной музыкой зазвучала его речь над торговой площадью. Архимед воззрился на него с ужасом. Остальные напряженно ждали, желая понять, что все это значит.

Дьячок, выслушав перевод, нахмурился. Неразборчиво произнес бранное слово, откашлялся и взревел так, что с крепостных башен взвилась стая ворон:

– Люди радимовские! Значится, так. Не хотели биться за десять гривен промеж собой? Купец поменял условия. Видите, женщина стоит. Она, понятно, рабыня. Из словен новгородских. Куплена была как раз за десять гривен вместе с ребенком. Да уж очень строптива оказалась. Продать ее он теперь не может – в пути никто не купит, а до полуденных земель везти – только смуту промеж полона сеять. И порешил купчина ее убить. Право, как мы знаем, он на это имеет полное. Так вот, он спрашивает: не захочет ли кто христианскую душу спасти? Ему как человеку, чтущему Писание, это было бы приятно. А сразиться нужно будет с самим купцом. Он, видать, на мечах мастер. Такие, люди добрые, дела. Так вот нет ли желающих?

Толпа на мгновение затихла. На площади воцарилась звенящая тишина. А потом все вдруг разом заговорили, загалдели.

Все, в общем-то, знали, что купец везет целых два насада рабов. Да и у многих жителей Радимова дома помимо домочадцев жили холопы. Но рабство на Руси в XI веке было еще патриархальным. Холоп воспринимался как младший член семьи. Он выполнял грязную работу, пахал вместе с хозяином пашню, ел за одним столом. Это казалось естественным.

Ведь и современный человек, вроде бы зная о том, что люди страдают, бедствуют, болеют и умирают, тем не менее всякий раз испытывает душевный трепет, когда сталкивается с горем лицом к лицу.

Застывшая как каменное изваяние рабыня с ребенком на помосте была воплощенным горем. Каждый знал: зарекаться от такой участи никто не может. Сегодня живы, свободны и веселы, а завтра – Бог весть. Налетит ворог вдесятеро сильнейший, пожжет город и тебя самого, если не погибнешь – погонит в дальние страны с петлей на шее. И твоя жена или дочь могут оказаться выставленными на торг в далекой стране. Сердце от этой мысли сжималось. А вслед за сердцем стали сжиматься и кулаки.

Между тем купец скинул белоснежный бурнус и остался в подпоясанных синим кушаком шароварах и белой, из тончайшей поволоки рубахе, под которой бугрились мускулы. Купец был изряден телом и явственно силен. Он вытащил из ножен саблю и стал похаживать по помосту, любезно улыбаясь толпе. Выглядел он грозно. Смельчаков подставить свой меч под удар сарацинской сабли не находилось.

Внезапно Амир сделал резкий выпад в сторону рабыни. На доски упал кончик косы. Толпа охнула. Женщина не шелохнулась, ребенок сильнее прижался к матери. Амир засмеялся.

Алеша, Доброшка и Белка следили за происходящим на помосте с дальнего края площади. Пир, устроенный в честь заморских гостей, оказался им кстати. Удалось и поесть, и попить вдоволь, и деньги остались целы. В кулачной забаве ни Доброшка, ни Алеша не участвовали – и без того у них вся жизнь сплошная битва.

Они почти не смотрели на помост: после бессонной ночи и сытной трапезы хотелось подремать в теньке. Однако, когда там появилась рабыня с ребенком, Алеша стал следить за происходящим пристальнее. Когда сарацинский купец снял бурнус и обнажил клинок, юноша смотрел уже во все глаза. А после того, как под дружный вздох толпы купец взмахнул саблей у самой головы женщины, Алешу как пружиной подбросило – он вскочил на ноги и уверенной походкой двинулся в центр площади. Сначала приходилось раздвигать зевак плечами. Но потом люди, поняв его намерение, сами расступились, образовав живой коридор, ведший прямиком к ступеням деревянного помоста.

Алеша легко взбежал наверх, поклонился воеводе, народу, упер руки в бока и посмотрел на Амира:

– Ты, что ли, искал поединщика? Так вот он я!

Купец окинул взглядом фигуру добровольца и что-то спросил, вполоборота обернувшись к Архимеду. Тот уже без помощи дьячка перевел:

– Купец спрашивает: кто ты таков и почему вышел сражаться без меча?

Алеша ответил громко, так, чтоб было слышно всему народу: