– Леша, тебе сколько лет? – поморщилась Женя, когда они очутились на улице. – По-моему, ты помешался на сладкой жизни… коврижки, торты, мороженое!

– У нас медовая неделя, забыла? Хотя ты, конечно, не сахар.

– Вот как!

– Ну ничего, – примирительно сказал он. – Недолго мне с тобой мучиться.

– Да? А я-то надеялась.

Неопрятный старичок был забыт, а между тем этот снимок обошел потом многие журналы и даже получил премию на венецианском Биеннале. Снимок назывался «Иллюзионист».

Вечером Федоров привез жену к морю – смотреть на закат. На пирсе был весь город. Украдкой поглядывая на Женю, как будто намагниченную тонущим медным шаром, Алексей сидел как японский император, точно по его приказу совершалось это чудо.

– Невероятно, да? – прошептала Женя.

– Я тебе еще не то покажу!

Они возвращались к машине, когда из-под пляжного тента послышалось:

– Флип, ты глянь!

– Ну?

– Знакомая твоя. Пойди поздоровайся.

– Думаешь?

Дальше последовало что-то неразборчивое, и взрыв смеха. Из-под тента выбралась компания – в темноте их можно было сосчитать по зажженным сигаретам – и не спеша последовала за удаляющейся парочкой.

– Ого, почетный эскорт! – сказал через несколько минут Федоров, посмотрев в зеркальце заднего обзора.

Женя не обернулась и ничего не сказала.

Словно услышав Федорова, двое мотоциклистов вырвались вперед. Они пристроились сбоку, почти впритирку, так что можно было разглядеть заклепки на курточках, а потом обошли их и как бы возглавили кавалькаду.

– Пижоны, – усмехнулся Алексей.

Так, то отставая, то вырываясь вперед, четверка мотоциклистов проводила их до гостиницы.

Утром они собирались на пляж, когда зазвонил телефон. Трубку взял Алексей.

– Я слушаю.

– Товарищ Федоров? – весело спросил женский голос.

– Он самый.

– Алексей Георгиевич?

– А кто это?

– Администрация желает вам приятно провести время в нашем городе.

Послышались гудки отбоя.

– Вот это сервис!

Из ванной вышла Женя, складывая полотенца:

– Может, возьмем одно покрывало вместо подстилки?

– Что?.. А, о’кей.

Женя стояла посреди холла, пока Федоров сдавал ключи, отпуская комплименты молоденькой администраторше – любезность за любезность.

Вдруг ее чем-то ослепило. Она прикрылась ребром ладони и из-под козырька увидела в кресле парня из той самой компании – он зеркальцем пускал в нее солнечные зайчики. Встретившись с ней взглядом, парень послал ей воздушный поцелуй. Она быстро вышла. По крайней мере на улице не было ничего подозрительного.

За ней вышел и Алексей. Когда они садились в машину, она еще раз огляделась вокруг и только сейчас заметила стайку на мотоциклах. Трое посигналили ей зеркальцами…

а вон и четвертый – тот, что поджидал ее в холле. Поджидал? Не слишком ли разыгралась у нее фантазия?

День выдался ветреный – хотя когда здесь не бывает ветра? – и Федоров не стал повторять ошибки тех пляжников, что часами, до посинения, зарываются в плотный, словно катком утрамбованный песок. Они укрылись вдали от отмели, в делянке, со всех сторон защищенной плетеной изгородью, которая не позволяла дюнам прибрать к рукам весь берег. Море было холодное, так что они не вылезали из своего укрытия.

– Кстати о птичках, – вспомнил Алексей. – Маргарита просила купить ей бусы. Говорят, необработанный янтарь помогает при щитовидке.

– Заезжал проведать свою коммуналку?

Он промолчал.

– Я не виновата, что в нашем доме не жил Есенин.

И снова не дождалась ответа – то ли неуступчивый характер Федорова был размягчен припекавшим солнцем, то ли его внимание отвлекли звуки ситары с соседней делянки.

– Хорошо помню, как я в первый раз зашла к тебе на Москвина. Любовь Михайловна, божий человек, поведала мне, как ты в четыре года ушел искать «хороших маму и папу»…

Федоров приподнялся на локте – кто это там такой любитель восточной музыки?

– …и как ты в семь лет без памяти влюбился в Тарасову, увидев ее в «Марии Стюарт». А ты все не шел. Я спросила, можно ли подождать в твоей комнате, и меня впустили в святая святых. Это было незабываемо. Последний раз ты ел суп из селедочницы… о горе посуды на подоконнике, деликатно укрытой газеткой, я старалась не думать.

– Я мыл все сразу.

– Да, ты меня познакомил со своей теорией пещерного домоводства.

– А тебе не рассказали, что мне в двадцать лет нагадала в Одессе цыганка?

– Пиковый интерес?

– Рассказываю. Цыганка кормила грудью цыганенка, но одна рука у нее, как ты догадалась, была свободна. Я позолотил ей ручку, как сейчас помню, полтинником. Она попросила бумажный рубль – завернуть в него монету. Завернула и попросила трешку – завернуть рубль. Когда дошло до пятерки, я взбунтовался. Тогда она зажала мои деньги в кулаке и, заглянув мне в глаза, произнесла скороговоркой: «Остерегайся, добрый человек, жениться на художнице, особенно которая раскрашивает пасхальные яйца».

– А ты что? – улыбнулась Женя.

– Я? Пока опомнился, уже на тебе женат.

– Бедненький!

– Нет, тут без черной магии не обошлось. Чтобы я по своей воле променял отдельную свою конуру со всеми удобствами на твои царские палаты!

– Понимаю, ты бы хотел вместе с вещами перевезти ко мне тетю Любу, и Маргариту с сыном, и всех твоих друзей и подружек в придачу.

Алексей молчал.

– Леша, ты же знаешь, если бы мне не грозило расселение…

– Перепрописка – ради тебя я прошел и через это!

– Ты у нас, Федоров, сильный, – кивнула она, – и не через такое пройдешь.

– Вот именно. – Он рывком встал и направился к ледяной воде. – Показываю… зрелище не для слабонервных.

Стоило ему отойти подальше, как с соседней делянки один за другим поднялись четверо. Они были в разной стадии разоблаченности, но нетрудно было узнать в них вчерашних знакомцев. С удивлением Женя открыла для себя, что среди них есть девушка.

– Какая приятная неожиданность, – расплылся от удовольствия тот, что оценивал в магазине альбом.

– Флип по вас сохнет, – доверительно сообщила ей барышня. – Покажи, Флип, как ты сохнешь.

Флип показал.

– Не помешали? – спросил долговязый, усаживаясь на край подстилки.

– Вон мой муж, – Женя показала.

– Очень приятно. Флип, – отрекомендовался в сторону моря парень, молодцевато щелкнув каблуками.