Бабуська была хозяйкой и просила за комнату совсем немного, но Лариса без всяких видимых причин почему-то сразу ее невзлюбила, так что после двух месяцев проживания Сергееву пришлось искать новый вариант. Сначала он не мог понять, какая муха укусила его жену и за что она взъелась на безобидную старушонку, которая, говоря откровенно, была идеальным наймодателем, но вскоре он обнаружил за женой одну странную особенность – ей всегда был необходим внешний враг, причем желательно в ближайшем окружении. Им мог стать кто угодно – будь то сосед по лестничной площадке или стоматолог, долгие годы лечивший ее зубы. Очередное озарение вспыхивало внезапно, и она ничего не могла с собой поделать – перебороть охватывающую ее неприязнь к человеку и ощущение исходящей от него опасности.

– Тебе нужно лечиться, – узнав об этом, сказал ей Сергеев.

– Это тебе нужно лечиться, – бросила она ему. – А со мной все в порядке.

На том тема была замята. Снова начались поиски жилья, и вновь им повезло: благодаря знакомым они вышли на человека, у которого была парализована мать. За ней требовался уход – ее нужно было кормить, менять постельное белье, проветривать комнату, мыть пол и так далее. Со слов ее сына, здесь не было ничего сложного, просто требовалось время, которого ему катастрофически не хватало.

– Как у вас со временем? – спросил он Сергеева.

У Сергеева со временем было все в порядке – благодаря написанным стихам, а точнее двум гениальным строкам в каждом из них, он уже знал, что такое бесконечность.

– У меня его полно, – ответил он. – В отличие от денег.

– Я вам буду доплачивать, – пообещал мужик. – Буду отдавать пенсию мамаши. Годится?

– Еще бы! – вскричал Сергеев.

Он еще не знал, за что берется. Войдя в квартиру, он пошатнулся, словно его ударили по носу, – такое здесь стояло зловоние. В одной из двух комнат он увидел лежащую на кровати толстую голую женщину. Нижняя ее часть была перемазана жидким калом. Седые волосы, морщины, складки, безумный взгляд. Сергеев постоял, прикидывая, что делать дальше, – может быть, уйти совсем? – потом начал раздеваться. Оставшись в трусах, он склонился над ней и попробовал взять на руки. Вонь стала невыносима. На глазах выступили слезы. Перемазанная в дерьме старуха была неподъемна. Его настигло такое отчаяние, какого он никогда не испытывал, но сразу же за ним неожиданно откуда-то всплыла строчка, как будто проявилась из этой зловонной жижы, сверкающая своей чистотой, за ней – еще одна и еще. Сергеев бросился к своему рюкзаку и перепачканными руками начал рыться в нем в поисках блокнота. Вонь, парализованная старуха, отчаяние – все ушло на дальний план. Скорее найти и записать – вот что сейчас волновало его больше всего.

5

Так они и стали жить – целыми днями Сергеев ухаживал за больной: обмывал, готовил еду, кормил. Выяснилось, что у нее диабет, и сын, вместо того чтобы колоть ей инсулин, вводил глюкозу, так что старуха мочилась практически сахарным сиропом. Понятно, чего он хотел, – на одной чаше весов была парализованная мать, на другой – двухкомнатная квартира. Сергеев никого не судил, его самого выкинули из дома родители, он просто делал то, на что подписался, и больная, бывшая уже при смерти, ожила. У нее даже появился аппетит. Она целыми днями смотрела телевизор, а когда Сергеев запаздывал с кормлением, громко ныла на всю квартиру.

Лариса ждала ребенка и плохо переносила беременность – она тоже почти все время лежала, и ему приходилось разрываться между ними, бегая из одной комнаты в другую.

Да, это была жизнь, его жизнь. Может быть, он бы и хотел что-то в ней поменять, но не знал как. К тому же он был уверен, что, где бы он ни оказался, везде его ждало одно и то же, потому что, как говорил когда-то Алик, сознание формирует бытие, а не наоборот. Именно его больное сознание образовывало ту реальность, в которой ему приходилось жить. Что же касается стихов, то здесь было так: бытие, возникшее из сознания, снова перетекало в него и формировало новую реальность, которая, впрочем, совсем не отличалась от предыдущего состояния. Это был замкнутый круг, и вырваться из него он не мог. Его стихи были так же мрачны, как и его жизнь, и в них уже совсем не было гениальных строк.

Они прожили в этой квартире два года, здесь родился их сын. Лариса из плохой хозяйки превратилась в плохую мать – она вообще все делала из рук вон плохо. Теперь, когда у них был ребенок, на это уже невозможно было закрывать глаза. Иногда, приходя домой из магазина, он заставал сына в постели старухи, перемазанного в ее фекалиях, и жену, преспокойно сидящую у телевизора. Этому нужно было положить конец. Все катилось в тартарары, Сергеев больше не мог сдерживаться, хотя и понимал, к чему это приведет. У его жены давно не было врагов, она как-то неразумно забыла о них на время, но теперь, когда ее муж начал повышать на нее голос и что-то от нее требовать, пробел был тут же восполнен.

В общем, как и следовало ожидать, Сергеев занял вакантное место. Это было не страшно, потому что он привык ко всему, он мог справиться с любой проблемой, но, как оказалось, не с этой. Однажды, вернувшись домой, он не нашел там ни жены, ни сына. Позвонив ее единственной подруге, он узнал, что Лариса поехала домой, в Старую Руссу, и просила передать, чтобы он ее не искал.

Господи, что значит, не искал! Да он сейчас же, сию же минуту поедет туда и… Он не знал, что будет потом, он ни разу не был в этой Старой Руссе и даже не знал точного адреса. Вслед за вспышкой гневной решимости пришла слабость, закружилась голова и подкосились ноги. Он был голоден, у него не было денег. Последний год сын старухи не давал ни копейки из обещанной им материнской пенсии, и Сергееву приходилось кормить ее на свои, но он как-то со всем этим справлялся, подрабатывая, где только мог. Дворником, ночным сторожем, расклейщиком рекламных объявлений. У него была мотивация, и вот сейчас ее не стало. У него не осталось ничего.

Из комнаты парализованной донеслось нытье – подошло время обеда. Он прошел на кухню, подогрел в кастрюле остатки супа, перелил его в тарелку и в последний раз накормил старуху. Потом собрал вещи, вышел за порог и закрыл за собой дверь.

Две недели он жил в квартире своего знакомого, уехавшего с семьей на отдых. Все это время он пролежал на диване, тупо уставившись перед собой. Ему казалось, что два года его предыдущей жизни ему просто приснились. И не было никакой жены и сына, не было парализованной старухи, все это ему привиделось. Ничего не было, шептал он про себя, ничего. Только если это так, откуда же тогда в его рифмованных столбцах брались тоска, отчаяние и боль?

У той же подруги ему удалось узнать телефон жены, и теперь он мог ей звонить, но после первых же слов она бросала трубку. Он говорил только с ее матерью, когда Ларисы не было дома, и та довольно охотно поддерживала разговор.

– Ты не волнуйся, Коля, – говорила она в трубку, – все еще у вас получится. Я знаю свою дочь, она подуется, а потом простит.

– Да нечего прощать, – отвечал Сергеев. – Я ни в чем не виноват.

– Ой ли? Так уж и не виноват? Послушай меня, я знаю свою дочь…