Часы городу подарил Стивен Боуи, лесной барон, который жил на Западном Бродвее. Обошлись они ему в семнадцать тысяч долларов. Боуи мог позволить себе такие расходы. Набожный прихожанин и церковный староста в течение сорока лет (несколько из них он параллельно возглавлял «Легион белой благопристойности»), Боуи также славился своими благочестивыми проповедями в День матери, который он всегда уважительно называл Воскресенье матери.

Со дня установки до 31 мая 1985 года эти часы честно отбивали каждый час и каждые полчаса — за одним уважительным исключением. В тот день, когда взорвался Металлургический завод Китчнера, часы не пробили полдень. Жители города полагали, что преподобный Джоллин заглушил часы, чтобы таким образом показать, что церковь скорбит о погибших детях, и Джоллин никого в этом не разубеждал, хотя к часам не подходил. Они просто не пробили полдень.

Не пробили они и в пять утра 31 мая 1985 года.

В этот самый миг все старожилы Дерри открыли глаза и сели, потревоженные, как им казалось, безо всякой на то причины. Принимались лекарства, вставлялись челюсти, закуривались сигары и сигареты.

Старики заступали на вахту.

Был среди них и Норберт Кин, которому давно перевалило за девяносто. Он прошлепал к окну и посмотрел на темное небо. Вечерний прогноз обещал ясное солнышко, но кости говорили ему, что будет дождь, и сильный. Он почувствовал испуг, глубоко внутри; почувствовал угрозу, словно проникший в организм яд неумолимо прокладывал дорогу к сердцу. Почему-то подумал о том дне, когда банда Брэдли беззаботно приехала в Дерри, под прицелы семидесяти пяти пистолетов и винтовок. После такого в душе человека воцаряется покой, он испытывает чувство глубокого удовлетворения, потому что все… все сделано правильно. Кин не мог выразиться более точно, даже если говорил сам с собой. После такого у человека возникало ощущение, что он может жить вечно, и Норберт Кин, если на то пошло, прожил чуть ли не целую вечность. 24 июня ему исполнялось девяносто шесть лет, и он каждый день отшагивал три мили. Но в тот момент его охватил страх.

— Эти дети. — Он смотрел в окно, не отдавая себе отчета в том, что говорит вслух. — При чем тут эти чертовы дети? Что они учудили на этот раз?

Девяностодевятилетний Эгберт Тарэгуд, который находился в «Серебряном долларе», когда Клод Эру настроил свой топор и сыграл на нем «Марш мертвецов» для четырех человек, проснулся в тот же самый миг, сел и издал хриплый крик, которого никто не услышал. Ему снился Клод, только Клод пришел по его душу, и топор опустился вниз, и после этого Тарэгуд увидел собственную кисть, дергающуюся и сжимающую пальцы на барной стойке.

«Что-то не так, — подумал он, пусть уже мало чего соображал, испуганный и дрожащий в кальсонах с пятнами мочи. — Что-то жутко не так».

Дэйв Гарденер, который вытащил изуродованное тело Джорджа Денбро из водостока и чей сын нашел первую жертву нового цикла прошлым летом, открыл глаза ровно в пять и подумал, даже не посмотрев на часы, которые стояли на комоде: «На церкви Благодати часы не пробили пять… Что не так?» Испуг нарастал, а причину он определить не мог. С годами дела у Дэйва шли в гору. В 1965 году он купил «Корабль обуви». Потом второй «Корабль обуви» появился в торговом центре Дерри, третий — в Бангоре. И внезапно угроза нависла над всем, ради чего он положил жизнь. «Какая угроза? — спрашивал он себя, глядя на спящую жену. — Какая угроза? Что ты так задергался? Только потому, что не пробили часы?» Но ответа он найти не мог.

Поднялся, подошел к окну, подтянув пижамные штаны. Небо затягивали надвинувшиеся с запада тучи, и тревога Дэйва только возросла. Впервые за очень долгое время он подумал о криках, которые двадцать семь лет назад позвали его на крыльцо, откуда он и увидел маленькую фигурку в желтом дождевике, ребенка, которого вроде бы потоком утаскивало в водосток. Дэйв смотрел на надвигающиеся облака и думал: «Мы в опасности. Мы все. Весь Дерри».

Шеф Эндрю Рейдмахер, который действительно верил, что старается изо всех сил, чтобы оборвать новую череду убийств детей, захлестнувшую Дерри, стоял на крыльце своего дома, заложив большие пальцы за ремень «Сэм Браун», смотрел на облака и испытывал то же беспокойство. Чувствовал: что-то должно случиться. Во-первых, польет как из ведра. Но этим не закончится. Он содрогнулся… и пока стоял, вдыхая запах бекона, который жарила его жена, долетавший сквозь сетчатую дверь, первые большущие капли дождя упали на бетонную дорожку перед его ухоженным домом на Рейнольдс-стрит, а на горизонте за Бэсси-парк пророкотал гром.

По телу Рейдмахера вновь пробежала дрожь.

9

Джордж — 5:01

Билл поднял горящую спичку… и с его губ сорвался протяжный, отчаянный крик.

Из глубин тоннеля, пошатываясь, к нему направлялся Джордж, одетый все в тот же желтый, испачканный кровью дождевик. Один рукав болтался, пустой и ненужный. На белом как мел лице сверкали серебром глаза. Их взгляд не отрывался от глаз Билла.

— Мой кораблик! — Джордж возвысил голос. — Я не могу найти его, Билл. Везде искал и не могу найти, и теперь я мертв, и это твоя вина твоя вина ТВОЯ ВИНА…

— Дж-Дж-Джорджи! — вскричал Билл. Чувствовал, как у него срывает крышу.

Джордж, пошатываясь и спотыкаясь, все приближался и теперь протянул к Биллу оставшуюся руку, белую руку, кисть которой напоминала птичью лапу, с грязными ногтями и скрюченными пальцами.

— Твоя вина, — прошептал Джордж и усмехнулся. Билл увидел не зубы — клыки. Они медленно сдвигались и раздвигались, как зубья в медвежьем капкане. — Ты отправил меня на улицу, и все это… твоя… вина.

— Не-е-е-ет, Дж-Дж-Джорджи! — закричал Билл. — Я не-е-е-е з-з-знал…

— Я убью тебя! — рявкнул Джордж, и из клыкастого рта вырвались какие-то собачьи звуки: скулеж, тявканье, лай. Должно быть, смех. До ноздрей Билла теперь долетал запах Джорджа, и пахло от Джорджа гнилью. От него шел подвальный запах, мерзкий запах, запах самого страшного монстра, затаившегося в углу, желтоглазого, дожидающегося удобного момента, чтобы вспороть живот какому-нибудь маленькому мальчику. Зубы Джорджа клацнули. Словно бильярдные шары ударились друг о друга. Желтый гной начал сочиться из глаз, потек по щекам… и спичка погасла.

Билл почувствовал, что его друзья исчезли, разумеется, они исчезли, оставили его одного. Они отсекли его от себя, как прежде родители, потому что Джордж говорил правду: вина лежала на нем. И скоро он ощутит, как единственная рука хватает его за шею, скоро почувствует, как клыки рвут тело, и это будет правильно. Он послал Джорджа на смерть и всю взрослую жизнь писал об ужасе этого предательства, да, обряжал этот ужас в разные наряды, точно так же, как Оно надевало разные маски, прежде чем предстать перед ними, но монстр под всем этим камуфляжем оставался одним и тем же — Джордж, выбегающий под слабеющий дождь с бумажным корабликом, борта которого пропитаны парафином. И теперь настал час искупления.

— Ты заслуживаешь смерти за то, что убил меня, — прошептал Джорджи. Он находился уже рядом. Билл закрыл глаза.