Рано утром на следующий день мы сели на паром с золотым колокольчиком на носу и отправились по внутреннему пассажу в Джуно, наблюдая на 10-часовом пути дикую природу. Мы вклинивались внутрь ландшафта, он расступался перед нами, как половинки театрального занавеса. Хвойные острова с медведями на песчанистом берегу, резвящиеся киты, трогательные выдры, лежащие в воде на спине сложив на груди лапки, плывущая лосиха с лосенком. Диковинный, ни на что не похожий мир, я воспринимал его глазом, ухом, носом, но в моем мозгу не оказалось для него соответствующей полочки. Я мучился, не зная, к чему его отнести и с чем сопоставить. В конце концов притомился от наплыва новых впечатлений и — последняя попытка, до Джуно осталось часа три — предложил Хелен спуститься вниз в каюту. Хелен ничего не ответила и осталась на палубе.

Послеполуденный отдых — вовсе не возрастное, а вечное мое свойство: натуральный позыв организма с юных лет. Как себя помню: есть возможность, сосну часок днем. Вместо одного два дня получается. А тем более здесь, на Аляске, где я умаялся физически и душевно. И вот, стоило только голове коснуться подушки, я как провалился, и те диковины, которые видел и слышал наяву, явились теперь во сне. Мне снилась реальность, невозможная, как сон. Виденное проносилось в спящем мозгу как причудливые, фантастические, небывалые видения. Вот многотонная туша кита повисла в воздухе, как Магометов гроб, между небом и землей, точнее — между небом и водой. Метрах в двухстах от нас стоял на песчаном берегу на задних лапах гризли и, задрав голову и широко раскрыв пасть, беседовал со своим медвежьим богом, но потом оказалось, что это никакой не медведь, а голый викинг с торчащей пипкой. Скривив морду от боли, морж вырезал из собственного члена oosik. Из воды высовывались х*еподобные тотемы, на каждом сидел ворон-трикстер и, широко расставив крылья, сушил их. Вдали плыла к берегу лосиха с лосенком, а позади качался на волне труп забитой ее копытами девушки-индианки. Совсем рядом с пароходом лежала на спине, трогательно сложив на груди лапки, выдра, но я вгляделся и узнал в ней Хелен, которая прижимала к груди беби с бутылочкой, а в ней вместо молока было красное вино, беби был кошачий, и над ним делал хищные круги орел. Присмотрелся внимательней — в кошачьей морде стали проступать человечьи черты, и я опознал ангеличного Лео, повидать которого приехал в Ситку.

Появились первые айсберги как предвестники того ледяного массива, от которого они откололись, а потом словно персонаж из алеутского мифа — голубой глетчер по имени Менденхолл, природный бульдозер. И тут к моей реальности примешалась чужая: прямо на меня плыл «Титаник», я был среди его пассажиров и с верхней палубы наблюдал все то, что видел с парома.

Мы проплывали покрытые мощным слоем льда гористые острова, самоубийцами стремглав летели вниз водопады, над нами кружили лысые орлы, закормленные природой чайки выклевывали из живой семги самое лакомое — глаза. Мир был как в первый день творения. Весь этот сюр отражал как-то реальность. Преображенная, она проносилась повторно на задней стенке глазной сетчатки, и я бы так и не понял, во сне или наяву, если бы вместо парома по имени «Титаник» не оказался вдруг в своей древней «Тойоте Камри», которая мчала меня в Россию через Берингов пролив по подземному туннелю, сработанному-таки стараниями аляскинских прожектеров и сибирских умельцев.

Тут вдруг раздался грохот раскалываемого глетчера, хотя это был, как я догадался, всего лишь стук в дверь, каюта осветилась синим пламенем, и в мой дикий сон плавно, как лебедь, вплыла Хелен.

Через два часа мы стояли с рюкзаками на верхней палубе и глядели вниз на приближающийся берег. Я первым обнаружил на пристани, к которой пришвартовывался наш многоэтажный паром, фигуру викинга, узнал его по фотографии и глазам не поверил:

— Вон смотри! — схватил я Хелен за руку. — Твой жених. Голый!

Хелен глянула вниз, а потом обернулась ко мне.

— С чего ты взял? Это такой юмор?

— Разве это не твой жених?

— Да, это Брайен. Но только он не голый.

Аберрация зрения? Мозговое смещение? Так странно было видеть его одетым, а бежевый цвет куртки я сослепу или со сна принял за цвет его тела.

Неожиданно для себя принял решение не сходить на берег, а двинуться по водному хайвею дальше на север. Что мне Джуно? Торопливое прощание, неловкий поцелуй — Хелен как-то неудачно повернула голову, вот я и чмокнул воздух. Через пару минут я увидел, как она встретилась с женихом. Их объятие не показалось мне таким уж страстным, и, стыдно сказать, меня это обрадовало. Они направились к стоянке, Хелен обернулась, ища меня глазами, но рукой на прощание так и не махнула. Скорей всего не отыскала меня среди других пассажиров, которые стояли на палубе. Забыл сказать: ростом я невелик.

Я отправился в бар и в полном одиночестве отменно надрался. Сидя за стойкой, водил пьяным пальцем по карте. Что там впереди? Хунах? Густавус? Скагвей? Где бросить якорь? В отличие от гераклитовой, душа у меня влажная, слезоточивая, а теперь еще пьяная, и ведет меня по жизни ребенок, каким был я сам, передвигая фишки. Как дикарь, не отличаю сон от яви, витаю в эмпиреях, грежу наяву. Что у нас с ней произошло во сне и что — наяву? Родство душ, сплетение тел, одиночество вдвоем. И как отучить моего великовозрастного сына от этой опасной привычки — совать в рот милому, смышленому Лео обмакнутый в вино палец? Что ни говори, а в родовой амальгаме моего внука две крепко пьющие нации — русские и ирландцы. Дурная наследственность.

Анна Ахматова

Eugene Solovyov. Antelope Canyon

— Кот Вова, у тебя есть пенис? — спрашивает меня двухлетний сын моей невестки, как я предпочитаю конспиративно называть Лео, а еще чаще — «сыном моего сына». Соответственно, и он меня зовет не дедом, а «котом Вовой».

— Что он сказал? — переспрашиваю я невестку, делая вид, что не понял детский воляпюк, да и в самом деле не очень веря в то, что услышал. Хотя в нашем совместном путешествии по юго-западу Америки я уже попривык к выходкам этого продвинутого беби, с которого, как загар, сошел прошлогодний, когда я его увидел впервые в Ситке, Аляска, ангельский шарм и наступил самый трудный период — от двух до трех, когда от мамки рвутся в тьму мелодий и не признают ничьих авторитетов. Плюс, конечно, ирландский гонор, хотя в его кровяной амальгаме ирландских пара капель всего, а вот дают о себе знать. «Leo is bigger», — показывает он на пацана вдвое его выше и толще. Когда чем-то недоволен, пускает в ход кулаки либо кричит своим попутчикам «Go away», включая того, кто за рулем. «Ты — плохой шофер», — добавляет он лично для него. То есть для меня. А потом как ни в чем не бывало расплывается в райской улыбке.