В приказе по Уланскому полку № 419 от 8 сентября 1915 года сказано:

«Вернувшихся из плена № 6 эскадрона унтер-офицеров взводного Сигизмунда Кочмарского и Спиридона Сибилева зачислить в список полка и на довольствие с 7 сентября».

Об их подвиге 2 ноября 1915 года было объявлено в приказе № 5687 по 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии:

«8 сентября возвратились в полк бежавшие из плена уланы Ея Величества взводные унтер-офицеры № 6 эскадрона Сигизмунд Кочмарский и Спиридон Сибилев. Взяты в плен были в ночь на 14 марта в дёр. Прулитанцы, причем взводный Кочмарский был ранен пулями в бедро и руку. Находясь в лазарете в Вержболове, они просили их не выписывать до тех пор, пока не найдут возможности бежать, и, улучив момент, бежали через подкоп под забором. Сообщившись с еще 8 пленными пехотных полков и вооружившись откопанными из земли по указанию местного жителя винтовками, беглецы шли по солнцу и звездам. По пути они резали все встречавшиеся провода и у дер. Даукше с криком «ура» бросились с тыла на германский полевой караул, обратив его в бегство, затем вышли на наш полевой караул 26 Сибирского стрелкового полка, дав весьма ценные сведения о противнике».

Заключение

До конца 1915 года Лейб-Гвардии Уланский полк находился на позициях вдоль Огинского канала. В течение сентября продолжались периодические столкновения с неприятелем, а с октября по декабрь практически никаких боевых действий не было. В декабре 1915 года полк отошел на отдых в деревню Дребск, за Лунинец.

20 сентября 1915 года сдал свои полномочия командующего полка генерал-майор Княжевич. В приказе № 431 от 20 сентября 1915 года объявлено:

«26 декабря 1913 года я имел счастье получить наш славный полк <…> На мою долю выпало повести полк на войну <…> С глубокой грустью принужден я теперь сдать полк, к моему утешению, я назначен вашим бригадным командиром, а потому имею возможность продолжать быть вблизи вас. Сердечно рад, что сдал полк в верные руки нашему старшему товарищу улану, глубокоуважаемому Михаилу Евгеньевичу Маслову».

Через два дня после этого по полку был объявлен приказ № 433 от 22 сентября 1915 года:

«Командированного в школу прапорщиков унтер-офицера из охотников эскадрона Ея Величества Николая Гумилёва исключить с приварочного и провиантского довольствия с 20 сего сентября и с денежного с 1 октября с. г.».

Позже, уже после окончания школы прапорщиков Николаю Гумилеву был выдан следующий документ:

«Аттестат № 1860 от 8 апреля 1916 г. о содержании Н. С. Гумилёва в Лейб-гвардии уланском полку. По указу Его Императорского Величества дан сей от Лейб-гвардии Уланского Ея Величества полка прапорщику Гумилёву, произведенному в этот чин приказом Главнокомандующего армиями Западного фронта от 28 марта с.г. за № 3332 в том, что он при сем полку ни жалованьем, ни различными пособиями по военному времени, ни прогонными на проезд к новому месту служения вовсе не удовлетворялся и таковые ниоткуда не требовались ему. Что подписями с приложениями казенной печати удостоверяется, апреля 8 дня 1916 г.

Подл<инник> за надлежащими подписями.

С подлинным верно: Делопроизводитель, Коллежский регистратор (подписи неразборчивы)»

Из этого документа следует, что за время службы в Уланском полку Гумилёв не получал жалования и содержал себя на свои собственные средства.

Даже тут Николай Степанович остался верен старым традициям русской армии, офицеры которой служили не за жалование. Это тем более поразительно, что содержание кавалериста, да еще гвардейского полка — дело достаточно дорогое, а особенно большими средствами его семья никогда не располагала. Но, видимо, элементарная порядочность и гордость не позволила ему получать деньги за то, что он делал по собственному произволению и к чему его никто не обязывал, кроме личного чувства долга.

Часто удивляются, почему Гумилёв не стал продолжать «Записки кавалериста».

Биограф поэта Павел Лукницкий со слов Ахматовой выдвинул версию о том, что в полку был низкий культурный уровень офицеров и даже последовал прямой запрет со стороны командира.

Но ни низкого культурного уровня в выдержках из воспоминаний сослуживцев Гумилёва нельзя обнаружить, ни разумного объяснения запрету найти невозможно. В «Записках» поэт соблюдал все требования цензуры, ничего порочащего и даже просто двусмысленного не писал. Напротив, такой скрупулезный объективный рассказ о военных буднях вызвал неизменные симпатии у читателей.

Полагаю, это было решение самого Гумилёва, для которого военная тема себя исчерпала.

Вместо этого Николай Степанович возвращается к старым, оставленным из-за войны замыслам, работает над новыми.

1916 год в литературном плане оказался очень плодотворным:

◆ издается очередной сборник стихов «Колчан»,

◆ идет работа над поэмой «Мик», пьесами «Дитя Аллаха» и «Гондла»,

◆ оформляется замысел «Отравленной туники», т. к. находясь в Лондоне и Париже, Гумилёв уже разбирается с конкретными материалами для будущей пьесы,

◆ продолжается сотрудничество с «Аполлоном» и «Биржевыми ведомостями» — за год было написано три критических статьи о поэзии и прозе.

Вообще, война явно отступает на второй план. Свыкнувшись с неустроенностью окопного быта, выкраивая дни для посещения Петрограда во время затиший или залечивая простуду в Крыму, Гумилёв занят литературными делами, словно бы войны и нет. В письмах 1916 — начала 1917 годов практически не говорится о военных буднях или говорится как о чем-то само собой разумеющемся, без прежних рассуждений и мечтаний о победе.

Переписка Николая Гумилёва за 1914–1917 годы

Эпистолярное наследие, как и в принципе архив Николая Гумилёва, сохранилось очень фрагментарно. Большей частью в архивах тех, кто были адресатами его писем. Именно потому мы наблюдаем часто ситуацию, что есть письмо Николая Степановича, но нет на него ответа либо документа, побудившего его к написанию этого письма.

Такая же ситуация с письмами периода его службы в армии.

В архивах Анны Ахматовой, Михаила Лозинского и других сохранились письма Гумилёва. Их же письма ему пропали, как и большая часть бумаг. Некоторые были утеряны им самим на войне или позже, другие исчезли после его ареста и обысков либо осели в архивах друзей, разобравших и увезших какую-то часть бумаг поэта в эмиграцию, остальные были просто уничтожены либо погибли по естественным причинам.

Как бы там ни было, сохранившаяся переписка Гумилёва, точнее, та ее часть, которая доступна читателям, никак не соответствует ни его активности, ни числу его корреспондентов, ни масштабу его деятельности. Вполне возможно, что-то со временем еще обнаружится в частных коллекциях либо до сих пор неизвестных и неописанных архивных фондах. Но, боюсь, и это будет от силы половина эпистолярного наследия поэта.

Николай Гумилёв — георгиевский кавалер. Силуэт работы Е. С. Кругликовой, 1916 год

Впрочем, письма Гумилёва с фронта действительно не были ни частыми, ни очень подробными. Причины этого он объяснял сам. Во-первых, писать в окопах и на биваках, где ты постоянно окружен