«Комод – это командир отделения», – догадался Мамин.

– Сашко-Адеса! – посчитал важным уточнить чернявый.

Поздоровались, познакомились. Пшенка ввел Мамина в курс дела. Ночью был слышен гул самолета. В районе деревни Мухавец в приграничной полосе вчера видели три парашюта. Потом в деревне объявились незнакомые люди в красноармейской форме. А утром какой-то офицер узнавал у местных дорогу и угощал сигаретами.

– Балакают по нашенски. А табачок чужий. Но наших же не проведеш. Чи выдразу выдчули. Да поведомили. А вин те зникли. Тильки связь перервався с аеродромом у том районе. Треба б пошукать. Може що и зачепим, – поделился старшина.

Информация привлекла чекистов и нужный квадрат был оцеплен. Задача группы Мамина состояла в том, чтобы выйти на след странных красноармейцев и выяснить кто они.

– Ой, Апанас, мне таки больно на тебя смотреть, – влез в разговор чернявый. – Не начинай наводить метель, мы же поссоримся. Ну, зашли ребята огоньку спросить, шо такого? А старушке шо-то показалось. Вы бы видели ту старушку, товарищ капитан, обнять и плакать.

– Сашко, я така пидозрю ще ты специально на пули и ножи скачешь, щебы у Тонечки в лазарете ошиватись. А я вирю тий старушенцыи. Ни. Нам требо нашукать цих залитных и трепетно допытать. Тильки цего разу по перед батьки не лизь. Остерегись, – сказал по-отечески Апанас. И, повернувшись к Мамину, добавил, – Вин ще останне ранення не зажило. Скаче, як козел.

– Старшина Пшенкин, – нарочито исковеркав фамилию, сказал чернявый, и потер левое плечо. – Не морочьте товарищу капитану то место, где спина заканчивает свое благородное название! Я себе знаю, шо нет там никаких диверсантов, а вы себе думайте, шо хотите.

Не закончив, спора, погрузились в ГАЗик. Мамин предпочел сесть с Семеном, все-таки знакомый. Остальные расположились в кузове. При этом Лившиц не переставал что-то горячо обсуждать со старшиной. По-видимому, они были давние приятели. Сашко не меньше старого товарища понимал серьезность появления в приграничной полосе незнакомцев в советской форме. Просто Лившиц по натуре был балагуром и подтрунивал над другом.

Чернявый, Сашко Лившиц, был родом из Одессы. Отсюда и произвище – Сашко-Одесса. Сам он говорил на одесситский манер – Адеса. Это был высокий жилистый парень лет двадцати с клубком вьющихся волос на голове. На его потемневшем от черноморского солнца лице отпечаталась тень одессита. Внимательный человек мог бы увидеть в глазах Сашко глухие колодцы дворов, знаменитый порт, суету Молдаванки и Привоза.

Чубатый морячок начал службу на флоте, как и положено. Но взрывной нрав и юморной характер не позволили Лившицу прослужить в родной Одессе и года. В ноябре сорокового его сослали подальше от греха. На исправление. Так Сашко оказался в Бресте, где сдружился с харьковчанином Апанасом, старшиной разведвзвода. Хотя с первых дней Апанас, что называется, взялся за воспитание буйнонравного морячка. Дурь выбивал в прямом и переносном смысле. Наряды, тумаки, вразумления. Пшенка, отец двоих детей, учил хулигана, как мог. А тот отвечал шутками-прибаутками. На одном из плановых выходов Пшенка оказался с Лившицем в одной связке. И случись с ним, бывалым разведчиком, служившим еще в финскую, незадача. Повел Апанас группу сквозь болото. Сам он в этом деле разбирался неплохо. Но тут, что-то пошло не так. Засмотрелся, задумался и, не заметил, липовую кочку. Через мгновение оказался в зловонной жиже по грудь. Группа шла по одному, друг за другом, каждый на расстоянии пяти шагов. Вправо влево не отступить, везде трясина. Пшенка так стремительно начал уходить в тину, что никто решительно не мог ему помочь. Никто, кроме Сашко. На судьбу, он оказался ближе всех. Не думая ни секунды, растянулся на двух мшистых кочкарях, одним движением стянул с себя ремень и помог выбраться старшине.

С тех пор, старшина с сержантом вел себя по-другому. Вместо подзатыльником все больше советами. А хулиганистый сержант своего отношения к Апанасу не изменил. При любой возможности пытался уколоть. Но все это были шутки добрые, без затейства. Апанас это понимал, хотя все же иногда не на шутку сердился.

До деревни добирались с час. Предусмотрительный Козырь приказал Стебунцову взять для Мамина сухой паек. В кабине Алексей обнаружил завернутыми в бумагу два больших ломтя хлеба, банку мясных консервов и сухари. Оголодавший Мамин с аппетитом взялся за дело. Консервы он вскрыл новеньким НР-40, им же накладывал куски на хлеб и так ел. Запивал водой из стеклянной фляжки Семена. Управился за несколько минут. Нетронутыми остались только сухари.

– Подарок-то передал?

– Да, товарищ капитан. Лично в руки. Майор был очень рад, – заулыбался Стебунцов.

– Здорово поешь, Семен, – сказал Алексей. – А знаешь такую песню, капитан, капитан улыбнитесь…

Семен без предисловий чистым тенорком запел:

Жил отважный капитан,

Он объездил много стран,

И не раз он бороздил океан.

Раз пятнадцать он тонул,

Погибал среди акул,

Но ни разу даже глазом не моргнул.

И в беде

И в бою

Напевал он всюду песенку свою:

"Капитан, капитан, улыбнитесь,

Ведь улыбка – это флаг корабля!

Капитан, капитан, подтянитесь,

Только смелым покоряются моря!"

В Мухавце встретил старший роты оцепления. И сразу повел через опушку в лес. Углубились метров на пятьдесят.

– Здесь, – указал он пальцем.

Под листопадной раскидистой липой в кустах жимолости лежало тело. Это был мужчина. По земле разметалась шинель, в которую он был одет. Пунцовые ягоды жимолости беспорядочно осыпали полы шинели, несколько ягод запутались в волосах трупа. Место происшествия охранял боец с винтовкой. Он стоял поодаль.

– Это я приказал, – сказал старший роты оцепления. – Чтобы не затоптать следов.

Боец в ответ шмыгнул носом.

– Личность установлена? – спросил Мамин.

– Раевский Илья Никодимыч, начальник тыла. Подразделение указано в документах. Кажется, самострел.

Старший роты оцепления протянул Алексею документы.

– Посмотрим, – сказал Мамин и взглядом показал, что документы следует отдать старшине.

Приблизившись, Мамин обратил внимание на несуразность позы Раевского. Тот лежал, завалившись на левый бок. Правая рука закоченела, свисала вдоль тела, пальцы сжимали наган.

Старшина, меж тем, осторожно подошел к телу, присел на корточки, пощупал кожные покровы.

– Таак, – прогундосил он, – Судя з температуры тила, смерть настала не менше 12 годин тому.

– Годин? – переспросил Мамин. Украинский диалект в целом был понятен, но с этим словом вышло непонимание.

– Часов, – уточнил Лившиц, который стоял с блокнотом и помечал.

– Да мене иншее тривожити. Глянь, шинелка збилася до затылку, таке враження, що його хтось тягнув по земли, – продолжил старшина.

Вокруг тела многолетняя жухлая листва была потревожена. Трудно было понять, что в действительности тут произошло. По крайней мере, Мамину. Но, похоже, что старшина прав. Шинель была