Скавр шел по знакомым улицам и смотрел на солнце, которое золотило дворцовые сады и парки. Он видел, как медленно раскрывались под его лучами цветы, как они тянулись к свету. Когда он вышел из сумрака большой гранитной колоннады, солнце коснулось и его.

Кинжал, который он нес, вдруг стал горячим и обжег ладонь. Как только лучи солнца упали на лезвие, оно начало гореть и клубиться едким желтым дымом. Римлянин бросил его на землю и отшатнулся, кашлял и хватал ртом воздух — дым, едкий, как от горящего угля, проникал в легкие. Возможно, ему послышалось, — но, кажется, металл застонал, словно в агонии. Он приписал это своему воображению.

Огонь горел очень жарко и скоро погас. Марк нерешительно приблизился к заколдованному оружию. Он ожидал увидеть искореженный, обугленный металл, но, к своему удивлению, обнаружил, что рукоять и даже лоскут Горгидаса сохранились в целости, так же, как и лезвие, которое, правда, уменьшилось на ширину пальца. Осторожно коснувшись кинжала, Марк заметил, что он достаточно холоден для того, чтобы взять его в руки. Стараясь унять дрожь, трибун подхватил кинжал и поспешил к Академии.

Четырехэтажное здание из серого песчаника было средоточием науки Видессоса. Хотя кроме религиозных, здесь изучались и светские дисциплины, в центре Академии возвышался шпиль, увенчанный золотым шаром — тут, как и всюду, последнее, решающее, слово принадлежало религии.

Полусонный привратник был удивлен, увидев первого посетителя капитана наемников. Но он был достаточно вежлив, чтобы скрыть свое удивление.

— Брат Нейпос? — сказал он. — Да, он здесь, он всегда встает рано. Вы, вероятно, найдете его в рефектории, в конце коридора, третья дверь направо.

Стояло раннее утро, и коридоры Академии были почти пусты. Юный послушник в голубой одежде был очень удивлен, увидев римлянина, проходившего мимо, но, как и привратник, не сказал по этому поводу ни слова. Солнечный свет струился сквозь многочисленные перегородчатые окна и падал на отполированные локтями и покрытые царапинами столы, на старые, удобные, повторяющие форму тела стулья. Но вместо того, чтобы подчеркивать ветхость обстановки, мягкий свет придавал ей необычный эффект только что отлакированной мебели.

Если не считать толстого небритого повара, склонившегося над своими кастрюлями, Нейпос был один в большом зале.

Жрец замер с ложкой дымящейся каши, поднесенной ко рту.

— Ты выглядишь хуже смерти, — сказал он трибуну. — Что привело тебя сюда в столь ранний час?

Вместо ответа Скавр уронил на стол перед жрецом то, что осталось от кинжала.

Реакция Нейпоса была бы еще сильнее, если бы не толстый повар, стоявший рядом. Забыв о ложке и о каше, он резко отодвинул стул, на котором сидел. Каша полетела во все стороны. Жрец сначала покраснел, а потом побелел как полотно.

— Где ты нашел это? — требовательно спросил он. Жесткость в его голосе была необыкновенной. По мере того, как римлянин рассказывал, что с ним произошло, круглое лицо Нейпоса становилось все более мрачным. Когда Марк закончил свой рассказ, Нейпос несколько минут сохранял полное молчание. Затем он резко вскочил на ноги и крикнул: «Скотос среди нас! «с таким ужасом, что ошеломленный повар уронил свою поварешку в котел и вынужден был потом выуживать ее оттуда длинным крючком.

— Теперь, когда ты все знаешь, — начал Марк, — я могу передать эту новость Нефону Комносу, чтобы он допросил…

— Комнос? Допросил? — перебил его Нейпос. — Нет, нет! Здесь нужно настоящее дознание. Мудрость, а не сила. Я сам поговорю с этим кочевником. Идем, — резко сказал он, схватив кинжал со стола. Он помчался так стремительно, что Марку пришлось догонять его.

— Вы куда-то собрались, ваше преосвященство? — спросил Нейпоса, уже выходившего из дверей Академии, привратник. — Ваша лекция должна начаться меньше чем через час, и…

Нейпос даже головы не повернул.

— Отмени ее! — Затем он обернулся к Марку. — Поспеши, человек! За твоими плечами весь гнев ада, хотя ты, вероятно, даже не подозреваешь об этом!

* * *

Когда они вернулись в казарму, связанный камор вскрикнул в отчаянии, увидев то, что осталось от кинжала. Он поник и опустил голову на колени.

Гай Филипп, истинный солдат, уже отправил большинство римлян на утренние тренировки.

Нейпос попросил уйти из казармы всех, кто там еще оставался, за исключением кочевника, двух потерявших сознание римских часовых и Горгидаса, разрешив врачу быть ассистентом.

— Идите, идите, — сказал он, выгоняя всех из казармы. — Вы ничем не сможете помочь мне, а неудачное слово в плохой момент может принести беду.

— Ага! И этот тоже друид, — проворчал Виридовикс. — Вечно думает, что он знает в два раза больше, чем все остальные.

— Я заметил, что ты был здесь, вместе с нами, — сказал Виридовиксу Гай Филипп.

— Это так, — признался кельт. — Слишком часто ваш друид прав. К сожалению.

Прошло всего несколько минут, и часовые очнулись. Похоже, они прекрасно себя чувствовали, но не могли понять, каким образом их сморил сон. Они помнили только, что стояли на часах, а проснувшись, увидели Нейпоса, бормочущего над ними молитвы. Оба солдата были смущены и рассержены тем, что так опозорились в карауле.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал им Марк. — Вы не можете винить себя за то, что оказались жертвой колдовства.

Он отослал их к легионерам, а затем стал ждать Нейпоса. Прошло не менее двух часов, прежде чем толстый жрец медленно вышел из здания. Когда он приблизился к Марку, тот отшатнулся, пораженный. Лицо Нейпоса было серым от усталости, и, чтобы не упасть, священник вцепился в плечо Скавра, как жертва кораблекрушения в обломок судна. Плащ его потемнел от пятен пота, глаза глубоко запали, и под ними легли темные круги. Весь его облик свидетельствовал о крайнем переутомлении. Щурясь от солнечного света, он тяжело, с видимым облегчением опустился на скамью. Несколько минут он собирался с силами и, наконец, заговорил:

— Ты, друг мой, — сказал он Марку устало, — даже не представляешь, как тебе повезло. Ведь ты проснулся! А еще большая удача — что этот проклятый кинжал не коснулся тебя. Один укол, всего лишь укол, но он перебросил бы твою душу из тела в бездонные глубины ада, где она мучилась бы бесконечно. К этому лезвию был прикован демон — демон, которого может освободить вкус крови, а уничтожить — свет Фоса. Так оно и случилось.

В своем собственном мире трибун бы счел, что эти витиеватые слова обозначают одно — кинжал был отравлен. Но здесь… Он сразу вспомнил, как завыл кинжал, когда его коснулись лучи солнца.

Жрец продолжал:

— Ты был прав, обвиняя Авшара в том, что он послал несчастного заколдованного им кочевника в вашу казарму. Бедная, потерянная душа. Колдун соединил его жизнь с жизнью демона, прикованного к кинжалу. Когда камор не смог выполнить приказания, демон стал выходить из него. Он умирал, как свеча, гаснущая без воздуха. Но смерть демона ослабила узы, которые наложил Авшар, и я многое узнал, прежде чем пламя его свечи упало в Ничто.