Хана сосредоточилась на куске мыла, исключила из сознания объект обработки.

– Не понимаю, о чем ты.

– Не лги мне. – Кейко взяла Хану за руку. – И не бросай меня. Ему нельзя верить. Он не лучше других. Они что угодно скажут, только бы получить что хотят. Играют в любовь, клянутся, что помогут убежать, – чтобы ты вручила им свое сердце. Лживые посулы. Лишишься ноги… или больше.

Хана осторожно высвободила руку и вернулась к работе.

– Я никогда их не слушаю.

Пронзительные глаза Кейко сузились:

– Даже капрала Моримото?

Хана пришла в замешательство, услышав это имя от Кейко. Они ни разу не обсуждали его ночные визиты. Она посмотрела на Кейко, пытаясь понять, что та чувствует. Страх, гнев или… неужели ревность из-за того, что такой, как Моримото, посещает Хану, а не ее?

Она молчала.

– Учись на моих ошибках: никогда не верь мужчине. Тем более здесь. – Кейко выудила презервативы из таза и вылила мутную воду на землю. Не сказав больше ни слова, скрылась в доме.

Хана осталась наедине со своими мыслями. Неужели она и в самом деле хоть на секунду поверила в искренность Моримото? В то, что он не заманивает ее в ловушку лишь для того, чтобы насладиться затем, наказывая ее? Или в то, что он не помешанный и не толкает их обоих к смерти?

* * *

Взгляд Ханы был прикован к чистому ночному небу. Стоя на цыпочках и вцепившись руками в прутья решетки, она пыталась подтянуться как можно выше, чтобы заглянуть через подоконник. Прутья в заусеницах ржавчины царапали ладони. Маньчжурское лето коротко, и лицо уже холодил ветер. На родном острове еще сезон дождей, ночной воздух влажен. От вулканических скал, из осколков которых сложен и ее дом, тянет жаром раннего сентября, там Хана уже взмокла бы от усилий. Острый запах маньчжурских лугов разогнал эту картину.

Хане почти удалось увидеть тропинку за стеной. Было слишком темно, но Хана знала, что она там есть. Днем она не раз видела эту дорожку, протоптанную сотнями солдатских ботинок. Хана отпустила решетку и осела на пол. Подтянув колени к груди, она смотрела на аккуратный ряд лунок на ближайшей к стене половице. Ее пальцы помнили каждую отметину, старательно врезанную в истертую древесину: двадцать четыре… сорок восемь… восемьдесят три. Она покарябала половицу ногтем, отмечая еще один день, сменившийся ночью. Восемьдесят четыре дня. Пальцы ощупывали свидетельства ее заточения, но голова была занята происходящим за дверью. Хана прислушивалась, однако в борделе царила тишина. Возможно, и правду говорят, что решимость заглушает обычные звуки, – Хана будто погрузилась в океан, где только вода давит на барабанные перепонки, порождая ровный гул.

Ее размышления прервали шаги. Моримото внизу, собирается уходить. У Ханы участилось сердцебиение. Он сказал, что уйдет на пять минут раньше и не станет запирать ограду на ключ. До прихода нового охранника у Ханы будет целых пять минут, чтобы обрести свободу.

Моримото наконец-то объявил свои условия: Хана должна последовать за ним, в его объятия. Та же смерть, только на новый лад.

Глядя на дверь, Хана слушала, как он расхаживает по общим комнатам. Она бесшумно подобралась к двери, открыла. В коридоре тихо. Обычно девушки спят как убитые, но все же лучше быть поосторожнее. Переступая через скрипучие доски, Хана добралась до площадки и вслушалась. Моримото уже у черного хода. Взвизгнули петли, дверная ручка чуть скрипнула. Хана перегнулась через перила, напрягая слух, дожидаясь знакомого щелчка ключа в замке, стука засова и последующей тишины. Но слышала только, как на улице насвистывает Моримото. Звук постепенно удаляется.

У нее оставалось меньше пяти минут до появления другого караульного. Хану разрывали сомнения. Если ее обнаружат вне комнаты, то накажут десятью ударами хлыста, а потом бросят в карцер. Но если поймут, что она собралась бежать, то отпилят ногу. Здесь нет ни судьи, ни присяжных, здесь только солдаты. Но страх не перевешивал тоски по дому. Скучают ли по ней родители? Ищут ли ее?

Босые ноги замерзли. Сколько прошло времени? Минута? Две? Хана крадучись вернулась в комнату. В тайнике под пропитанной потом циновкой хранились все ее ценности, тщательно завернутые в тряпицу сокровища: монеты, которые швыряли благодарные солдаты, золотая цепочка, подаренная их командиром, кем-то забытое кольцо, серебряный гребень – подарок еще одного безымянного солдата. Надолго этого не хватит.

– Разве ты не хочешь, чтобы я тебя увез? – спросил Моримото перед уходом.

Он сиял как само солнце, буквально излучал уверенность. Ей оставалось только кивнуть, чтобы потешить его самолюбие, легчайшее движение – и он бы, удовлетворенный, ушел.

Она не смогла это сделать, как ни старалась. Рассудок взывал – кивни, чтобы убрался поскорее! Она же оцепенело смотрела на него, рискуя выдать свое отвращение. Он даже растерялся. Выражение уверенности на лице сменилось тревожной нахмуренностью.

– В чем дело, моя маленькая Сакура? Ты мне не веришь? – Моримото крепко сжал ее руки.

Останутся синяки, подумала Хана и моргнула, приходя в себя. Покорно склонила голову.

– Кто я такая, чтобы не верить вам? – произнесла она так тихо, что усомнилась, сказала ли это вслух.

Он отпустил ее, снова довольный собой, и вышел из комнаты.

Прижимая к груди жалкое свое имущество, Хана думала, что он уже за оградой, прячется во тьме под мостом, ждет ее. Он не сомневается в ее послушании. Она бросила последний взгляд на темное окно, моля мироздание о помощи. Совсем рядом раздался отчетливый голос матери: “Всегда смотри на берег, когда всплываешь. Если видишь сестру, то тебе ничего не грозит”. Да, она видела ее – вот она стоит на берегу… Эмико.

Хана стиснула зубы. Зачем об этом думать сейчас? Но лицо матери упорно маячило перед глазами, вот появились лица сестры и отца. Вот они все – призраки, стоят перед ней в ее каморке, словно ждут, когда же она примет решение – остаться в борделе и обслуживать бесконечные толпы солдат или рискнуть жизнью и бежать с человеком, который ее сюда и привез. Три пары глаз блестели в темноте – “Решай”. Хана попятилась.

– Вас здесь нет.

Призраки все смотрели на нее. Она зажмурилась. Они пришли к Хане, которой больше нет, она теперь – Сакура.

Так и не придумав причину, чтобы остаться, Хана затолкала тряпичный сверток в исподнее. Сбежала по лестнице, перелетая через две ступеньки. Глаза девушек, пойманных в рамки, вонзились в нее, когда она достигала нижней ступени и чуть помешкала, чтобы взглянуть на собственное лицо. У нее стиснуло сердце при мысли, что ее фотография провисит здесь еще хотя бы одну ночь.

Она приподнялась на цыпочки на последней ступеньке и дотянулась до деревянной рамки. Та соскользнула со стены. Хана поймала ее, быстро вынула снимок, сунула его к свертку и кинулась через зал в кухню.

Почти у двери черного хода Хану внезапно накрыла уверенность, что сейчас ее окликнут, наставят винтовку. Мышцы свело судорогой. Она споткнулась и упала. Стоя на коленях, Хана приготовилась к неизбежному.