И тут она спросила:

— Ты будешь жалеть, если я уеду?

Робин пожал плечами.

— Наверное.

Апарна улыбнулась своей самой недружелюбной улыбкой.

— Тебе будет не хватать твоей безделушки, да? Твоего местного колорита?

— Ты же понимаешь, что я так не думаю о тебе.

— Кто знает. Мне кажется, вы все одинаковые. Все без исключения. Разве ты не выдал себя в тот день у тебя в квартире, когда я показала тебе книгу? Не стала бы жизнь проще, если бы я делала то, чего люди ждут от меня? Корбетт ждет от меня только одного — странности и экзотики: ему бы понравилось, если бы я вошла к нему, одетая в сари, бренча на ситаре. Ему не нужна правда о моей стране, никому из вас не нужна. Он не хочет знать, что в этом городе есть собственная азиатская община, и за один день, проведенный среди этих людей, он мог бы узнать об Индии больше, чем я когда-нибудь соберусь ему рассказать. Они решают, кем ты должен быть, а затем втискивают и втискивают тебя в это клише, пока не становится по-настоящему больно. А это очень больно.

Судя по отсутствующему выражению на лице Робина, было вовсе не очевидно, что он слышал последние слова.

— Ты не против, если мы сменим тему? Я пришел кое о чем поговорить, и у меня не так много времени.

Апарна резко вскинула удивленный взгляд. В ее глазах мелькнула боль, словно их пронзили чем-то острым, но через секунду боль исчезла.

— Мы можем поговорить о чем угодно, лишь бы тебе было интересно. Только не позволяй мне вставать на пути твоего плотного графика.

— Я пришел спросить, можно ли мне забрать свой рассказ. Я пытаюсь собрать все экземпляры моих работ.

— Разумеется. Сейчас принесу.

Она исчезла в спальне и почти тут же вернулась с блокнотом Робина.

— Что ты об этом думаешь? — спросил он.

— Мне понравилось. Мне вообще нравятся твои забавные рассказы.

— Что ты хочешь сказать?

Апарна села и вздохнула.

— Насколько тебе важно, чтобы я ответила честно? Что тебе сегодня больше по душе — сладкая Апарна или кислая Апарна? Тебе ее подать теплой или холодной? Что ты выберешь из меню, Робин?

— Сегодня, — сказал он, — мне очень важно, чтобы ты была честной. — И тут же поправился: — Хотя на самом деле все это не имеет значения. Ведь я никогда не узнаю, действительно ли ты честна со мной. Поэтому можешь говорить что угодно. Говори что угодно.

— Говорить что угодно? В этом случае у меня широкий выбор. Надеюсь, ты имеешь в виду именно это. — Слова прозвучали почти шутливо по сравнению со следующей репликой: — Забавный ты человек, Робин. Странный человек.

— Почему ты так говоришь? — холодно спросил он.

— Ну, потому что ты постоянно создаешь себе трудности. Постоянно пытаешься сделать вид, что жизнь труднее, чем на самом деле.

— Ты считаешь, что мне все давалось довольно легко, так?

— Это ясно всем. Всем, кроме тебя.

— И вообще, при чем тут мой рассказ?

— Очень даже при чем. В смысле, любовь совсем не обязана быть такой, разве не так? Ты знаешь, что не обязана. Эти двое — как можно испытывать к ним сочувствие? Им следует просто принять то или иное решение, а затем действовать в соответствии с ним.

— Мне такой подход не кажется простым.

— Конечно, тебе не кажется. Теперь, наверное, начнешь рассказывать, что с тобой однажды было то же самое.

— Да, было.

— Бедная девушка.

— Кто?

— Та, с которой у тебя были вот такие отношения. Она тебя бросила?

— Да, так уж вышло.

— Вот и хорошо.

Последовала решающая пауза, после чего Робин заерзал на стуле и сказал с некоторым раздражением:

— Я хотел узнать твое мнение о литературных достоинствах рассказа.

— Именно его я только что высказала. Я не могу отделить «литературные» достоинства от содержания рассказа. Почему, ты думаешь, все эти ученые так меня здесь ненавидят?

— Ты нашла рассказ занимательным? Его ироничность заставила тебя улыбнуться?

— Честно говоря, нет. То, что люди в литературе называют иронией, в реальной жизни называется болью, непониманием, несчастьем. В мире и так слишком мало любви, чтобы я сочла забавными двух людей, которые не способны поведать друг другу о своих чувствах То же самое можно сказать про жуткую историю о везучем человеке. Он настолько глуп, настолько ничего не понимает в жизни, что ты все время ждешь, что рассказчик как-то прокомментирует его глупость, или накажет его, или сделает что-нибудь еще.

— Многие люди нашли этот рассказ смешным. Ты за эти годы просто утратила чувство юмора.

— Но ведь нельзя смеяться в одиночку, Робин. Никто не смеется в одиночку. Я бы смеялась, если бы мне было с кем смеяться.

— Ты помнишь, — спросил Робин, и голос его стал тихим от напряжения, — как ты прежде смеялась вместе со мной?

— Прежде я смеялась со многими людьми. Возможно, и с тобой тоже. — Не обратив внимания на то, какое действие оказали ее слова на Робина, она поспешно продолжала: — Эти люди, которые нашли твой рассказ смешным, они ведь мужчины?

— Да, в основном мужчины.

— Я так и думала. Видишь ли, мужчинам нравится ирония, потому что она имеет прямое отношение к превосходству, к чувству власти, ко всем тем вещам, которые у них есть от рождения. Женский смех и мужской смех не похожи друг на друга. Не думаю, что ты вообще можешь понять смех женщин: он всегда связан с освобождением, с избавлением от неволи. Даже сам характер смеха иной, женский смех мало напоминает тот лай, который раздается, когда мужчины хохочут в компании.

— Так ты считаешь, что я никогда не смогу написать ничего такого, что рассмешило бы женщину?

— Я считаю лишь, что тебе не стоит удивляться, если люди не пляшут под твою дудку.

За этой репликой последовала еще одна пауза, которую Робин, судя по его виду, не собирался прерывать.

— Итак, — продолжила Апарна, — ты считаешь, что ты несчастен в любви, да?

— За последние годы я несколько раз портил добрые отношения с женщинами, если ты это имеешь в виду.

— Значит, они были не такими уж добрыми.

— Мне лучше судить, разве нет?

— Нет, совсем нет, мне кажется, что ты совершенно не понимаешь сути дружбы. Мужчины ее, как правило, не понимают. Как только у них складываются с женщиной по-настоящему дружеские чувства, они сразу теряют над ними власть и переводят их в романтическую плоскость. И тогда все распадается.

— Похоже, у тебя сегодня на все есть ответ.

— Кто-то же должен сказать тебе правду, объяснить все это, раз уж ты заявился сюда, похожий на ходячий вопросительный знак. Ты пишешь все эти рассказы, которые по сути являются плохо замаскированными вопросами, мольбой о ясности. Кто-то же должен потянуть за ниточку, чтобы расплести этот спутанный клубок. Мой тебе совет — учись. Научись тратить больше времени на людей, научись любить многих людей, любить их по-разному. Любить кого-то означает помогать, но это не означает, что ты должен… вываливать на человека свои избыточные эмоции. Твоя любовь — это потакание собственным прихотям. Отучись от такого, Робин, пока не поздно. — Убежденным Робин явно не выглядел, и тогда Апарна сердито добавила: — И ты точно ни к чему не придешь, если заведешь флирт с гомосексуальностью. Это жалкий путь, этим ты как бы обходишь на цыпочках суть проблемы, завороженный ею, словно незваный гость, подглядывающий в окно, за которым проходит вечеринка. Да? А теперь давай, Робин, или ты стучишься в дверь и входишь, либо уходишь от нее навсегда. К чему эта одержимость, к чему вуайеризм? Прими решение, хотя бы раз в жизни. Но на самом деле это не твой путь, да? Тебя научили играть с вопросами, а не отвечать на них. Блестящее английское образование, как же хорошо оно постаралось оградить тебя от мира. — Апарна картинно вздохнула и заключила: — Я бы все отдала за английское образование.