– Можно я печенье принесу?

– Хорошо, – разрешил Тимофей, который почему-то ходил по комнате с гордо поднятым хвостом, – можно еще кусочек колбаски.

– Странно, что меня никто не спросил, – сказала фея, – но если бы спросили, то я бы тоже согласилась на печенье и колбаску.

– Естественно. – Тимофей важно пошевелил усами. – Никто даже и не спрашивал. Все знают, что я – первый помощник госпожи феи.

Крылатая женщина сделала удивленное лицо.

– Я была уверена, что волшебная палочка и господин композитор мои первые помощники.

– У вас три первых помощника, – объяснил кот, – так иногда бывает. Однако надо учитывать, что волшебная палочка не умеет говорить, а композитор… пусть все просто посмотрят на мою большую голову и потом вспомнят, какая голова у Чира.

– Мне кажется, – робко сказала Катя, – самая большая голова у Михаила Петровича.

Тимофей вновь пошевелил усами.

– У Михаила Петровича голова занята волшебными романтическими рассказами, поэтому для хитрости в ней остается мало места.

– Думаю, что совсем не остается, – предположила фея.

– Возможно, – согласился кот, – а из моей головы решительно и сразу выбрасываются все волшебные произведения, которые нам читает Михаил Петрович.

– Из моей головы не выбрасываются, – призналась Катя. – Ирина и госпожа фея тоже с удовольствием слушают волшебные рассказы.

– Потому что все бабы ду… думают одинаково.

– Умный котик, – похвалила фея. – У тебя головка заполнена хитромудрыми мыслями о том, как выкрутиться из различных ситуаций, поэтому ты такой ценный помощник. Правда, полминуты назад мне сильно хотелось превратить тебя в статуэтку, ведь рыженькой у меня еще нет, но я почувствовала, что нам всем будет не хватать твоего сладкого мурлыканья и твоей роскошной шубки, которую так приятно гладить!

– Госпожа фея, – взволнованно сказала Катя, – когда вечером у печки Михаил Петрович читает книгу, а Тимофей Васильевич мурлычет, то… я не могу выразить это словами!

Крылатая женщина вздохнула:

– Наверное, ты хочешь сказать, что душа парит в небесах?

До вечера было далеко, однако душа Михаила Петровича, вероятно, уже где-то летала, или его отвлекли разговоры в комнате, – он забыл придержать незакрепленное стекло.

Недалеко от пола падающий лист стекла вдруг завис в воздухе – рывками, потом плавно вновь поднялся и словно прилип к раме окна, на положенном ему месте.

Приложив ладонь к стеклу, Михаил Петрович виновато оглянулся на крылатую женщину, но не успел извиниться, потому что фея заговорила первой:

– Плохая у тебя помощница, все время головой крутит и рот не закрывает!

– Нет, что вы, такой хорошей помощницы у меня никогда не было! – запротестовал Михаил Петрович, смутился и опустил глаза, растерянно моргая. Кажется, только теперь он действительно понял, где находится и кто ему помогает в привычной, обыденной работе.

Облокотившись на руку, он лежал на боку за ручьем и скучающе разглядывал то улиток и насекомых в воде, то юных фей, танцующих на поляне… по-настоящему юных, с доверчивыми, нежными глазами. Считалось, что время не властно над феями, но у тех, кто прожил сотни и тысячи лет, глаза и движения были другими.

Королева давала дочерям имена цветов: Гортензия, Камилла, Гладиола, Далия, Лилия – ласковые, безобидные создания, равнодушные к миру за указанными пределами.

Вельд закрыл глаза, вспомнив свое глупое бахвальство, короткое, бесславное путешествие за границами древнего леса, насмешки странных существ, проигранный поединок, кровь на траве и прекрасных цветах, которые осуждающе качали головками над умирающим крылатым юношей, нарушившим Закон. Как и сейчас, он закрыл глаза, покоряясь судьбе.

Теплые, целительные руки легли на его раны. Лария целовала его. Он удивленно слушал голос любимой, который обещал, что боль пройдет. Принц был уверен, что видит предсмертный сон. Разве могла Лария найти его, также преступив Закон, покинув древний лес?..

Вельд услышал свое имя и открыл глаза, помахал смеющимся сестрам рукой – да, он маленький лентяй и не хочет танцевать. Простите, милые. Конечно, они его простят. Королева тоже простила, ведь он принц, единственный сын.

Лария была обычной феей. Вельд подозревал, что по-настоящему она провинилась не тем, что осмелилась выйти за пределы древнего леса. За такое сурово наказывали, но никогда – изгнанием, разрывом всех связей с народом фей.

Действительно страшным преступлением была любовь к единственному сыну королевы… и непокорность. Полные огня, живые, дерзкие глаза Ларии выдержали холодный взгляд повелительницы фей. Ах, любимая, почему ты не упала на колени и не молила о пощаде!

Белая голубка, посланница королевы, опустилась на валун рядом с Вельдом. Неодобрительно взглянув на принца, она отвернулась и нервно переступила с лапки на лапку.

«Ангелочек, перед тобой-то чем я провинился? – удивился Вельд. – Ах да, я опять забыл, что по субботам принимаю участие в обсуждении важных государственных дел, сидя по правую руку от королевы. Девушки с холодными глазами будут говорить слова, истинный смысл которых я пойму только через сотни лет, поэтому принцу рекомендуется помалкивать, а также не чесать за ухом и не ковырять в носу».

* * *

Вельд шел по длинному коридору дворца, с удовольствием слушая эхо своих уверенных шагов. В Малом зале тоже хорошо слышали шаги беззаботного, глупого принца, поэтому он не торопился, даже дважды останавливался, чтобы понюхать цветы на подоконниках и посмотреть, что делается во дворе. Нельзя сказать, что привычные запахи и дворовые пейзажи были сильно интересны, но хотелось позлить мудрых девушек.

Когда-нибудь, возможно сейчас, ему покажут незнакомую красавицу и коротко объяснят, что завтра свадьба, свою жену и будущую повелительницу древнего леса он должен слушаться и почитать, иначе она его накажет. Положение хуже, чем у племенного быка, – тому хотя бы не надо телочку бояться.

Неужели и правда сегодня? Зачем-то ведь прибыли во дворец полторы дюжины лучших фей-воительниц, несколько не бедно одетых эльфин и гномов, а на кухне заметно явное оживление.

Приготовления к свадьбе он представлял себе по-другому, но кто ж его будет спрашивать, какую свадьбу он хочет. Какую положено, такую и сделают.

Служанка, поливавшая цветы, слегка поклонилась и улыбнулась ему. Казалось, ее глазки говорили: «Грустить не надо, милый принц. Вряд ли твоя жизнь после свадьбы серьезно изменится».

Понятно, он будет и дальше порхать от цветка к цветку. В стране фей считалось нереальным требовать от крылатых мужчин супружеской верности. Для того и крылья, чтобы порхать над цветочными полянами.

Феи-охранницы открыли двери Малого зала, и принц вошел, тихо посвистывая и засунув руки в карманы. Глупость и нахальство королевского сына были общеизвестны, к тому же он почему-то нервничал, что не могло укрыться от глаз, тысячи лет смотревших на мир. Принц нашел взглядом тетю, и сердце его сжалось. Люцинда выглядела поникшей и растерянной.