– Как вы знаете, Владимир, мы собрались здесь, чтобы обсудить продвижение нашего нового продукта: страхового полиса на случай увечья, временной недееспособности или смерти. Данный продукт нацелен на молодых энергичных горожан, представителей так называемого креативного класса.

– Это на хипстеров, что ли? – интересуюсь я.

– Можно их назвать и так. Но мы предпочитаем говорить «креативный класс», – поправляется девушка.

– Это странный выбор, – хмыкаю я. – Хипстеров не беспокоит временная недееспособность, так как они нигде не работают. И ваш полис они вряд ли купят. Во-первых, потому что у них денег нет, они все в кеды Converse вложили, а во-вторых – они не думают о смерти. Ведь Converse – это навсегда…

Повисает пауза. Собравшиеся осторожно переглядываются. Девушка идет красными пятнами. Атмосферу разряжает Вадим. Дружески кладет мне руку на плечо, широко улыбается:

– Владимир. Мне понятен ваш скепсис. Но наш продукт ориентирован на людей, которые думают о будущем. А я вас уверяю, таких большинство. Будущее равно стабильность. Стабильность равно защита от непредвиденных обстоятельств. Мы не хотим ассоциироваться с непредвиденными обстоятельствами, мы – это и есть защита. Мы про жизнь, понимаете? – Он разводит руки в стороны, как бы обращаясь к собравшимся за поддержкой. – А кто, как не вы, умеет писать про жизнь? С небольшими вкраплениями нашего бренда.

Милое собрание начинает дружно галдеть:

– Мы форекастили рост интереса к данному продукту со стороны молодой активной генерации городских представителей креативного класса.

– Это очень инлайн с нашими фокус-группами.

– Мы иксплорили эту тему в соцсетях.

– Нам ваш бэк-офис апрувил тему «жизни» в первом квартале.

– Мы вам респондили вчера по этому поводу.

– А я есть в «сиси»?

Я не понимаю ни единого слова из этого корпоративного сленга. Мне дико неуютно, холодно от дующего кондиционера. Галдящие твари постоянно называют свой гребаный страховой полис не иначе, как «продукт». «Наш продукт уникальный», «высококачественный». Так, будто речь идет о йогурте или колбасе. Секретарши сноровисто конспектируют высказывания, хотя мне не очень понятно, что здесь можно записывать.

Хочется умереть на месте, да боюсь, перед последним вздохом они заставят меня подписать контракт на их «продукт», расплачиваться по которому после моей смерти будут не только близкие родственники, но и друзья.

– Нам нужен текст, литературный текст, в котором бы подчеркивались достоинства нашего продукта, – говорит первая девочка-карандаш.

– Герой в жизненных обстоятельствах! – подпевает второй карандаш.

– Но с присущим вам взглядом на происходящее, – щелкает пальцами «креативщик».

– И, конечно, с неожиданной сюжетной аркой, – вторит его помощник и принимается отчаянно грызть карандаш.

Следующие сорок минут тратятся на обсуждение возможного героя. Владелец городского кафе, художник-авангардист, серфер (господи, откуда в Москве серферы!), стартапер, гражданский активист, мальчик-аутист и прочие фольклорные персонажи из интернета.

Вадим, улыбаясь, парит над ситуацией, изредка отпускает реплики, поправляя сотрудников, задает уточняющие вопросы. В общем, дирижирует процессом, тогда как я чувствую себя пациентом психиатрической клиники. Это натурально «Кафка менеджмент». Меня окружают дебилы, которым самим впору покупать полисы, страхующие недееспособность. Парадокс состоит в том, что дебилы не в смирительных рубашках, не привязаны к койкам. Они сидят в шикарном офисе класса «А» и их совокупный заработок, по моему мнению, составляет порядка пятидесяти тысяч долларов в месяц. В уме умножаю пятьдесят на текущий курс, потом делю на среднюю зарплату по стране, это около тридцати тысяч рублей. Выходит, что на эти деньги можно было бы нанять шестьдесят шесть человек. Как раз персонал одной больницы.

Вспоминается «скорая помощь», врачи, утренний приступ, опять высаживает на панику. Потеют ладони, и, кажется, снова учащается сердцебиение. В общем, следить за ходом обсуждения становится все труднее.

– А что думает автор? – вырывает меня в реальность Вадим.

– Автор? – Я в некотором замешательстве.

Собравшиеся развивают мысль:

– Автор!

– Вам же писать!

– Нужен мастерпис!

– Файн-тюнинг!

– Предлагаю написать про смерть, – робко начинаю я. – Например, умер отец или мать. Мы видим сына в тот момент, когда он получает по почте извещение о страховой выплате. Читает документ, откладывает в сторону, смотрит в окно. И дальше такой внутренний монолог в стиле Бродского: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку». Сын размышляет о бренности бытия. О том, что каждый из нас не знает, сколько ему отпущено. И почти всегда уходит внезапно. И никакой страховой полис никого не может вернуть.

– Да? Как-то очень мрачно выходит, – замечает главный «креативщик» после паузы.

– Хотя сцена со смертью близкого родственника – это хорошо. – Вадим обводит присутствующих взглядом.

– Вы находите? – спрашиваю я.

– Ну… это… скажем, соответствует задачам одного из наших пакетов, – кивает один из карандашей.

Секретарши на секунду замирают, смотрят на окружающих, потом снова принимаются долбить по клавиатуре своих компьютеров.

– А может быть, докрутим? Например, сын очень грустный, но получает страховые документы и видит, что выплата достойная. – Заместитель «креативщика» вынимает изо рта остатки карандаша. – Это меняет его настроение, он начинает улыбаться.

– Так, парни! «Штормим», «штормим» у нас отлично выходит! – хлопает в ладоши Вадим. – Отличная команда! Как вам, Владимир?

– Великолепно, – киваю я. – Давайте еще, как вы говорите, «докрутим». Сын начинает улыбаться, еще раз перечитывает сумму выплаты, а потом, этак по-тарантиновски, мочит тетку и отца. Я в текст вкраплю лихие музоны, сцены в барах с неоновыми вывесками. Так пойдет?

Все снова замирают. Смотрят на Вадима. Тот утыкает голову в сцепленные ладони, потом отрывается от них и молвит одну фразу:

– Это трендовенько.

– А где здесь ризон ту билив? – осторожно переспрашивает главный карандаш.

– Здесь нет ризона ту билив. Есть только ризон ту дай, – говорю я. Невроз нарастает. Становится тяжелей дышать. Еще отчаянно хочется курить. – Я выйду на секунду?

Вадим повелительно кивает.

Выхожу из переговорной, вызываю лифт, спускаюсь на первый этаж, миную турникеты и вываливаюсь на улицу. Снимаю пиджак, делаю несколько глубоких вдохов. Дышать становится легче.

Звонит Оксана:

– Ты как?

– Ничего. – Собираюсь было рассказать о своих утренних злоключениях, но тут же осекаюсь. – Готовлюсь к встрече с читателями.