— Вот такую я нашел, — сказал он.

Пока они подходили, Линда все думала, как эта девушка оказалась здесь: бросилась ли она, как и ее мать, с борта корабля; или шла молиться в заброшенную лютеранскую церковь и поскользнулась на мокрых камнях; а может быть, ее увлекала сюда безжалостная быстрина; или эта девушка, как и она сама, ходила в океан, рыбачила или охотилась на берегу и где-то нашла свою смерть.

Голая покойница была высокой, лежала, вытянув по бокам руки, как-то страшно согнув колени и скрестив лодыжки. К блестящей щеке прилипла прядь светлых волос. Спина превратилась в один сплошной синяк, и Линда, стоя теперь в нескольких футах от тела, заметила, что после многих часов, проведенных в воде, тело девушки разбухло и стало похоже на огромную куклу с пухлыми мягкими пальцами, белыми, похожими на плотный студень ногами. Посмотрев на волосы, Линда вспомнила кукол, которых видела на верхней полке в лавке Маргариты, за прилавком, — их прически были сделаны из конского волоса. Линда всегда боялась их нарисованных голубых глаз — так и казалось, что они следят за ней всякий раз, когда она надевает шляпку с орлиным пером и начинает крутиться перед зеркалом.

Брудер ткнул тело палкой и попал в плечо, над которым тут же взвился рой мух.

— Мертвая, — услышала Линда свой собственный голос как бы со стороны. — Что же с ней случилось?

— Погибла в крушении, скорее всего.

— Как ты думаешь, кто она?

— Подружка капитана, наверное, — ответил он и пошевелил палкой голову покойницы.

Она набрякла от воды и тяжело перевалилась на другую сторону; спина была как-то неестественно изогнута, — похоже, девушка сломала позвоночник. Как только Линда представила себе это, в ушах ее раздался громкий хруст. Она слышала хруст позвонков в шее девушки, сломавшейся под неожиданным ударом; девушка была хороша собой, весела, бесстрашна, счастлива своей молодостью, ждала от жизни только хорошее и ничего плохого, и вдруг этот страшный удар перерубил ей шею. Линде казалось, что она своими глазами видела, как от девушки отлетела жизнь; а теперь она стояла и смотрела, как Брудер шевелит палкой шею девушки и та послушно поворачивается. И вдруг Линда отчетливо поняла, что этот страшный звук, который раздался только в ее воображении, она теперь запомнит на всю жизнь и что этот день, этот шорох прибоя, эти серые чайки, лежащие без движения на ветру, это неспешное солнце, эта рука Брудера у нее на бедре, этот его глубокий голос, совсем не похожий на мальчишечьи голоса, его вопрос: «Ты как?» — что все это, вместе с тяжелым трупным запахом, вздутой белой плотью, рыхлыми от воды лодыжками, золотыми волосами лобка, которые стали ей видны, когда Брудер все-таки ухитрился перевернуть палкой тело, и, когда они увидели уже заметный живот, оба выдохнули: «О господи, да она беременна!» Тогда Линда и поняла, что все это вместе когда-нибудь станет особенным, значительным и для нее, и для Брудера, и этот, тогда молодой, человек с палкой в руке, молодой человек, который пришел с войны вместе с ее отцом, который спал теперь в ее постели и который отвлек на себя все отцовские чувства, которые Дитер питал к Эдмунду, а может быть, и ее чувства к брату, такому же черноволосому, как и она сама, с телом стройным, как у животного (как-то, через окно дома, Линда увидела его раздетым), со связками мускулов на груди, на ногах, с пучками черных волос в подмышках, — так вот этот, тогда молодой, человек по имени Брудер притянул Линду к себе. Своей грудью она чувствовала, как колотится его сердце, как этот стук отдается в ней. Она тихо заплакала, припав к его плечу, а он бережно поглаживал ее по голове. Линде хотелось, чтобы это никогда не кончалось, но запах был такой мерзкий, что дольше оставаться в Соборной бухте было никак нельзя; она сказала: «Мы вернемся, когда день будет получше», он согласно кивнул, выпустил ее из объятий, всей душой желая, чтобы так и было; он, правда, совсем не был в этом уверен так же твердо, как она, и они молча пошли по берегу, и каждый представлял будущее по-своему.

На Джелли-Бич поднимался прилив, и волны уже успели выбросить на песок сотни апельсинов. Линда и Брудер снова заметили того же мальчика — он сидел на скале и пересчитывал то, что успел добыть в лужах прилива. Он сидел на корточках, и круг соломенной шляпы совсем закрыл его спину. Брудер тихо сказал: «Давай не будем говорить ему о девушке, а то испугается» — и громко позвал мальчика, Линда тоже крикнула, и когда они подошли ближе и мальчик обернулся, то оба застыли от неожиданности. Это был вовсе не мальчик — соломенная шляпа скрывала Шарлотту Мосс.

Сидя на скале, она пристально рассматривала свежую щепку тикового дерева, серебряную вилку, моток веревки и пару апельсинов. «Здесь было крушение», — заявила Шарлотта, как заправский следователь. Не теряя времени, она строчила в своей записной книжке, запасливо держа за каждым ухом по карандашу.

— А что за корабль?

— Грузовой, из Сан-Педро. Вез полмиллиона апельсинов в Мэн.

Она довольно улыбалась оттого, что узнала столько сенсационных фактов, как будто в подтверждение, показала им то, что нашла после кораблекрушения, и добавила:

— Кажется, все погибли.

— Откуда ты знаешь?

— Сообщили по телеграфу. «Пчела» отправила меня сюда — поискать, что вынесло на берег. А вы откуда? — спросила Шарлотта.

— Гуляли и далеко зашли, — ответила Линда.

— Да уж. Вы ведь здесь проходили больше часа назад.

Подбородок Шарлотты, готовой к сбору новостей, слегка дернулся, ей в голову пришла мысль, и она тут же ее записала.

— Мы ходили в Соборную бухту, — сказал Брудер.

— И что там?

— Тоже апельсины, — ответил он. — И еще девушка.

Шарлотта недоверчиво приоткрыла рот и произнесла:

— Ну, тогда мне нужно работать. Может быть, это будет моя лучшая статья.

Она снова занялась своими находками, поднимая и рассматривая их на свету. Прищурив один глаз, она раздумывала, как бы лучше описать не очень новый серебряный гребень тонкой работы, который, должно быть, принадлежал жене капитана или владельцу корабля, а может быть, какой-нибудь богатой патронессе, пожелавшей тайно уйти в мир иной. Только после этого она спросила:

— Какая девушка? Настоящая девушка?

Линда и Брудер распрощались с Шарлоттой. Она пошла к Соборной бухте и крикнула на ходу: «Читайте завтрашнюю газету!» От морской соли во рту все горело, и Линда с Брудером вернулись в «Гнездовье кондора». У подножия утеса Брудер наклонился, чтобы поцеловать Линду, но она отшатнулась — взглянув почему-то наверх, она заметила, как на них смотрит Эдмунд. Лицо ее сразу стало неуверенным, Линда отбросила руку Брудера и заспешила вверх по скале. Ей не терпелось рассказать брату о крушении, о тысячах апельсинов и о разбухшей от воды девушке с серебристой кожей.

С годами Брудер понял, что почти нет такого человека, который не хотел бы что-нибудь рассказать, приукрасить свое прошлое и заодно что-нибудь присочинить. Мальчишки в Обществе попечения сочиняли целые семейные истории из того немногого, что им было известно: «У матери глаза были зеленые и рот очень красивый, и за ней столько женихов бегало! Человек сто, наверное, но она приняла предложение моего отца». В армии однополчане точно так же похвалялись своими девушками: «Она телефонистка, и такая красотка, что мужики просто так звонят ей, только чтобы голос послушать, но она молодец, не поддается, только меня любит!» Пока они долго добирались домой из Франции, Дитер без умолку рассказывал ему о своей семье и называл Валенсию с Линдой «своими русалочками».