Я соглашалась:

– Конечно же не обратил бы.

…Время пролетало быстро, и перемещающийся на настенном календаре квадратик, выделяющий числа дней, приблизился к 28 апреля. В этот день Донатас не отходил от телефона. Звонили с утра до вечера: из Литвы, России, Беларуси, Канады, Америки. По просьбе Донатаса я записывала фамилии поздравлявших его людей. Для него важно было знать, кто звонил, не забыл его.

– С днем рождения! Ты не будешь против, если я приготовлю праздничный ужин? Можно внучку пригласить.

– Конечно. Пригласи.

– Все готово. Будем праздновать. Теперь поздравления: «Спасибо тебе за твое творчество, за честность в искусстве, за „Солярис”. Здоровья, радости!..»

…Для получения очередной визы пришлось поменять паспорт. Визу мне дали на год. Оставалось найти работу. Обзвонила знакомых, поговорила с соседом Донатаса. Проблематично. Не поискать ли работу в русскоязычной школе? Но начались летние каникулы, и до конца августа решить этот вопрос не представлялось возможным.

У Донатаса из-за меня проблемы в семье. Он рассказал мне об одном разговоре.

– Я компрометирую тебя. Нужна ли тебе? Я должна уехать?

– Нужна? Еще спрашиваешь. Будем бороться.

– В таком возрасте? Люди не поймут… Не дай бог заболеешь, что случится – буду виновата я.

– Один сказал одно, кто-то еще что-то, и что, теперь не жить? Бывает, кому-то очень плохо, оттого что другим хорошо.

– Это ты сейчас такой смелый. А потом? Я не уйду. Если сам не попросишь уйти или твои родные не попросят.

Есть на земле такая республика Ужупис. Там каждый имеет право быть непонятым. Быть таким, какой он есть.

…Ночь… Дочитываю «Солярис».

«…В зарождении, росте и распространении этого существа, в каждом его отдельном движении и во всех вместе появлялась какая-то осторожная, но непугливая наивность. Оно страстно, порывисто старалось познать, постичь новую, неожиданно встретившуюся форму и на полдороге вынужденно было отступить, когда появилась необходимость нарушить таинственным законом установленные границы. Эта резвая любознательность совсем не вязалась с гигантом, который, сверкая, простирался до самого горизонта. Никогда я так не ощущал его исполинской реальности, чудовищного, абсолютного молчания…»

…Много мыслей в книге отдано тому, чего нет в фильме, – описанию Океана, как одного из проявлений непознанного и непонятного. Но земные сцены фильма для меня намного космичнее рассказов Лема о Солярисе. Какое-то вселенское видение, казалось бы, обыденных вещей. Если смотреть на деревья, на колеблющуюся в воде траву, яблоко на столе, омытое дождем, на грациозно бегущую лошадь… глазами человека, покидающего Землю, – обыденное станет бесценным. Земная жизнь – эксперимент высших сил? Мы не одиноки и за нами наблюдают, как выразился Ежи Лец? Океан, соприкасаясь с человеком, способен извлекать из человеческого сознания самые сокровенные и мучительные воспоминания. Зачем Ему это? Изучает ли Он людей, судит, жалеет? И применимы ли такие человеческие определения к Нему? Самоубийство новой Хари – ее выбор или посыл Соляриса, ограниченного в своих возможностях познания человека и «потерявшего интерес к людям, разгадавшего их»! Да и как бы Он проявил себя, если бы не Встреча с людьми? Вопросы, вопросы…

Для меня Вселенная – это Книга, в которой все Кем-то «записано»: от Начала и до Конца и снова от Начала… И этот Кто-то не захотел ничего в ней исправить, изменить. Он проявил бессилие?

…Этот бог не существует вне материи и не может от нее освободиться, он только жаждет этого.

Те, кому посчастливилось увидеть нашу планету из космоса, я имею в виду космонавтов, говорят, что она очень красивая. Все ничтожное кажется невозможным на Земле, если смотреть на нее с высоты… А Космос всюду: в дождях, в зимнем снеге, в вибрациях красок и звуков планеты, он внутри каждого из нас, и в нем все отмерено и запрограммировано.

Погружаюсь в воспоминания о Фильме. Перед глазами водный мир с островком Памяти, волнами Океана Соляриса. Почему я так выстроила свою судьбу?

Пыталась оторвать себя от земного, а мечты превращались в реальность. Жизнь для меня – это Встреча: с родителями, с моими мальчишками, с братом, с Марком, сыном Максимки, с Донатасом, с теми, кому я обязана ее смыслом, осознанием себя. Кто я без них? Бесчувственное существо. Все не случайно и не напрасно. Невидимыми нитями мы, люди, связаны здесь, на Земле, друг с другом. Нитями космического и земного родства, сопричастностью к жизни и смерти, к любви, радостям и потерям. КАК ОБЪЯСНИТЬ СЛОВАМИ НЕЖНОСТЬ? ЕЕ НУЖНО ПОЧУВСТВОВАТЬ… ПЕЧАЛЬ ПЕРЕЖИТЬ… ЛЮБОВЬ ИСПЫТАТЬ.

– Можешь почитать, что я написала тут о тебе?

Донатас прочитал и вынес вердикт, который меня обнадежил:

– По существу замечаний нет.

– Спасибо, что крылья мне не обрезаешь. Я еще и о Париже пытаюсь выговориться и о своем зрительском отношении к творчеству Тарковского. Ты встречался с Тарковским перед его отъездом?

– В Москве. И была поездка по Италии с фильмом «Солярис». В Риме нам устроили встречу с Федерико Феллини… Зря Андрей уехал из России. Для истинно русского художника разлука с родиной – тяжелое испытание. Можно потерять себя.

– Когда-то, очень давно, я просматривала журнал «Советский экран», а там статья о съемках «Соляриса». Удивилась, что ты играешь Криса Кельвина. Мне он представлялся другим. Внешне. Ты не любишь громких слов, но скажу, с того момента, как увидела фильм, никого, кроме тебя, в этой роли не вижу. Я и телевизионный спектакль Ниренбурга посмотрела, в записи. Криса играл Василий Лановой, Хари – Антонина Пилюс. Тоже душу переворачивает.

– Я сам удивлялся, почему Тарковский пригласил меня на эту роль. Предполагаю, что ему нужен был нерусский актер. Ярвет – Снаут, Саркисян – Гибарян, Солоницын – Сарториус… интернациональный состав.

– И в этих ролях я не представляю других актеров. А каким был Тарковский на съемках?

– Мне он показался странным. И здесь и не здесь.

– Как это?

– Погруженным в себя. Смотрит сквозь тебя, думает о чем-то своем…

– Знаешь, какая сцена меня больше всего потрясла в «Солярисе»?

– Любопытно. Какая?