— Тогда, боюсь, ничем не могу помочь, — она пригладила юбку на своих стройных бедрах пальчиками с красными ноготками и, показывая, что разговор окончен, продолжила печатать.

Но я, Тило, не для того пересекла порог запрещенной Америки, не для того поставила себя под угрозу быть наказанной специями, чтобы так просто уйти, ничего не добившись.

Я надвигаюсь, пока не оказываюсь прямо перед ее столом, и пока она с раздражением — и да, даже с какой-то опаской — не поднимает на меня взгляд из-под остроконечных ресниц.

— Скажите Гите, что я здесь. Это важно.

В ее взгляде читается: «Сумасшедшая старуха», «Может, вызвать охрану?» И, наконец: «Черт, почему я должна что-то делать».

Она ударяет по кнопке и лепечет приторным голоском:

— Мисс Банерджи, к вам тут пришли. Женщина. Да, кажется, индианка. Нет, я не думаю, что она представляет кого-то. Она — ну, по-другому выглядит. Нет, имени не сказала. Хорошо, если вы уверены.

Затем поворачивается ко мне:

— Четвертый этаж, дальше спросите, лифт — налево. — Ее взгляд выражает: «Давай уже, иди».

— А вы и не спрашивали, — говорю я вежливо, собирая свои вещи.

— Что? — нервно выпаливает она.

— Мое имя. И к тому же я кое-кого представляю. А то зачем бы я, по-вашему, пришла?

Кабинет Гиты маленький и квадратный, без окон — такие дают новым сотрудникам, которые будут в ближайшее время слишком загружены, чтобы смотреть по сторонам. Металлический стол, заваленный папками и чертежами, занимает все основное пространство.

Сидя за столом, она вроде как пишет бизнес-отчет, но на самом деле это не так, потому что блокнот заполнен рисуночками.

С того места, где я стою, они выглядят как розы с большими шипами. Она как будто похудела. Или так кажется из-за строгого темного брючного костюма, который на ней сегодня, с жесткими косыми отворотами; этой чернильно-синей формы, которая бледнит ее. Его официальность заставляет ее выглядеть еще более юной.

Последний раз, когда она заходила ко мне в магазин, на ней были синие джинсы. Красная футболка с надписью на груди. Волосы, падающие сзади тяжелой косой, плавно покачивались, когда она смеялась над чем-то в разговоре с мамой. Вместе они выбирали изюм, миндаль и сладкую белую элахдана для десерта к Новому году.

Сегодня же ее глаза немного растеряны, в то время как она пытается найти место, куда меня пристроить. И темны от разочарования. Она ждала кого-то другого — например, маму, которая явится, как чудо, чтобы сказать: «Я прощаю». Она сжимает губы, стараясь, чтобы они не дрожали. На подбородке ее маленькая родинка, и она тоже дрожит. Мне хочется сказать ей, какая она милая.

— Пожалуйста, садитесь, — говорит она наконец, желая быть вежливой, — вот так неожиданность. Вы выглядите не так, как всегда.

И далее уже не может сдержаться:

— Как вы узнали, где я работаю? Вас кто-то попросил прийти?

Я кивнула.

— Мама?

Когда я отрицательно покачала головой, она спросила:

— Не папа? — ее голос взвился надеждой.

О Гита, моя певчая птичка, как бы я желала сказать «да» и тем самым вырвать шип из твоего сердца. Но я должна снова покачать головой.

Она опускает плечи:

— Да, об этом не стоит и мечтать.

— На самом деле это твой дед.

— Ах, вот кто, — в ее голосе появляется скептицизм. Я почти слышу ее мысли, сочащиеся горьким ядом: «Именно он и настроил всех против меня со своим вздором о хороших девочках и семейной чести. Иначе они бы не вели себя так допотопно. Особенно папа. Если бы он остался в Индии, ничего бы этого…»

— Твой дедушка очень тебя любит, — говорю я, чтобы остановить этот ядовитый поток.

— Любит, как же! — она фыркает, имитируя тошноту. — Он не понимает значения этого слова. Для него это означает полный контроль. Он пытается контролировать и родителей, и меня. А когда у него это не получается, то скулит: «О Раму, отправь меня обратно в Индию, лучше я умру там один».

Она так точно и зло копирует манеру упрямого старика, что меня пробирает. Тем не менее лучше высказанная ненависть, чем застоявшаяся внутри.

— Если бы не эти его средневековые идеи о браках, я не была бы вынуждена таким образом сообщать им о Хуане. Я бы представила его не так резко, они бы сначала узнали его как человека, а не…

Она запнулась.

Я знаю, что мне следовало бы сказать. Мудрейшая твердила нам это тысячу раз:

— Вы приходите в мир со своей судьбой, она дана вам с рождения. Вам не кого за это винить.

Но не такие советы нужны Гите, сейчас все старые истины расходятся с ее песней.

Специи, я знаю, у меня нет права вас просить, но, прошу, направьте меня.

Мои слова уносит горячий песчаный ветер, минуты падают в молчании свинцовыми каплями.

Что я должна делать?

Затем она говорит:

— И зачем он вас послал, скажите на милость?

Она посмотрела на меня, наморщив бровь, как будто бы продолжая тему. Однако ее глаза больше не омрачены ненавистью.

— Да ни за чем, — поспешила я ответить, — просто сказать тебе, что злые слова, подобно жужжанию пчел, часто мешают распознать мед. Просто увидеть тебя, так, чтобы я могла, вернувшись, засвидетельствовать: «Не беспокойтесь, она в порядке».

— Не знаю, не знаю, — она судорожно вздыхает всем телом. — Я пью таблетки каждый вечер и все равно не могу уснуть. Диана уже всерьез забеспокоилась. Она говорит, надо к кому-то обратиться, может быть, сходить к психиатру.

— Диана?

— А, я же не могу поехать жить к Хуану. Не могу из-за мамы и папы. К тому же и для наших с ним отношений это не очень хорошо, я сейчас вся на нервах и все такое. Поэтому я позвонила Диане, она моя лучшая подруга с колледжа, и она сказала, что, конечно, я могу пожить у нее, сколько хочу.

Благодарное чувство ослабило какой-то зажим в моих легких, так что я снова смогла вздохнуть.

— Гита, ты очень разумная девочка.

Она пытается сдержать улыбку, но ясно, что ей приятны эти слова.

— Хотите посмотреть его фотографию? — спросила она и аккуратно протерла оловянную рамку, стоящую на ее столе, краешком своего синего рукава. Передала мне.

Серьезные глаза, черные гладко причесанные волосы, рот, который выдает мягкость, несмотря на взрослое выражение. Рука обнимает ее немного неловко, как будто он не может еще поверить своему счастью.

— Он тоже выглядит очень интеллигентно.

Теперь она улыбается открыто.

— Он гораздо умнее меня. Представляете, он из баррио,[85]поступил в колледж со стипендией, закончил отличником. Но такой скромный, от него самого ничего этого не узнаешь. Я просто уверена: если бы папа с ним поговорил, он бы сразу понял, какой он замечательный.