Несколько дней назад старая женщина попробовала еще раз завести с дочерью разговор о том, что мальчика нужно уговорить вернуться домой, и получила строгую отповедь. В России он был по работе. Работа его считалась престижной и высоко оплачивалась. Мальчик был уже взрослым и не должен сидеть у материнской или бабкиной юбки только ради того, чтобы им было спокойнее. Да и вообще, ему нужно было сменить обстановку, чтобы отойти от тяжелого развода.

По поводу развода Мэри и Вики тоже никак не могли прийти к согласию. Мать считала развод злом и никак не могла взять в толк, к чему разводиться после двух десятков прожитых вместе лет, а дочь, все эти два десятка лет истово ненавидящая невестку, воспринимала развод как благо, как манну небесную, наконец-то пролившуюся на нее после стольких лет бесплотных надежд.

– Мама, отстань от мальчика, – раздраженно оборвала едва начавшийся разговор Вики. – Если он считает, что ему хорошо в России, значит, пусть он будет в России.

– Но в том-то и дело, что ему там нехорошо! Ему там опасно!

– Мама, прекрати! – Вики повысила голос. – Это только твои фантазии, которые не имеют ни малейшего отношения к реальности. Я разговариваю со своим сыном каждый день, поэтому точно знаю, что ничего страшного с ним не происходит. Не заставляй меня думать, что тебя наконец-то настиг старческий маразм.

Мэри с тоской подумала, что маразм в ее ситуации был бы хорошим выходом, счастливым избавлением от мучающей ее душевной боли. Что же делать? Поговорить с внучкой? Но девочка слишком молода и неопытна, чтобы отправляться в Россию, да и не обладает она такой силой характера, чтобы заставить брата вернуться домой, раз он этого не хочет.

Даже его родной отец никогда не имел на него такого влияния. На протяжении всей жизни был только один человек, к которому мальчик прислушивался, и это был Александр Шакли, его дядя. Александр, ее любимый сын.

Она знала, что сможет заставить его отправиться в путь, только если расскажет правду. Всю правду с самого начала. Он поедет в Россию, если узнает, что сам наполовину русский, что там, в России скрывается какая-то тайна, отгадывать которую и отправился его неуемный племянник, которого нужно найти и остановить.

Мэри много бы дала, чтобы понять, в чем именно заключается эта тайна. Она подозревала, что ответ скрывается в каких-то записях, оставшихся от Ройла и найденных внуком. По крайней мере, мальчик сильно изменился именно после того, как она попросила его разобрать старые ящики с бумагами, которые много лет лежали на чердаке после смерти мужа. Что было в тех бумагах?

Она даже смогла преодолеть старческую слабость и залезла на чердак, где провела почти полный день, до глубокого вечера. Проведенный ею тщательный обыск ничего не дал. На чердаке было много пыли и оставшихся от Ройла чертежей и коробок со всяким барахлом, но ничего из найденного ею не проливало ни капли света на происходящее.

Сможет ли Александр Шакли принять тот факт, что воспитавший его отец был ему неродным, а сам он наполовину русский? Сможет ли понять и простить мать, обманывающую его столько лет? Не разрушит ли она своими руками то трогательное единение между матерью и сыном, которым так гордилась и которым так дорожила? У Мэри было много вопросов и ни одного ответа.

Трусливое желание не отпирать дверцу, из-за которой обязательно выпадет хранящийся в ее семейном шкафу скелет, охватило Мэри Шакли, но она лишь на минуту позволила себе поддаться простительной слабости. Нет, съедающая ее тревога за внука сильнее, чем опасения поссориться с сыном. Поэтому она все расскажет Александру и отдаст себя на его суд взамен на обещание съездить за мальчиком и вернуть его в Англию.

Она набрала телефонный номер сына и, дождавшись, пока он ответил, устало сказала:

– Алекс, мне нужно, чтобы ты заехал ко мне сегодня. Нам нужно поговорить.

* * *

– Дэниел, а не могли бы вы некоторое время пожить у меня?

Маша и сама не понимала, как при всей своей скромности, даже робости, она смогла сделать подобное предложение совершенно постороннему мужчине, да еще и иностранцу. Впрочем, именно то, что она произносила этот текст на английском языке, немного снимало как чудовищность предложения, так и возникающую в связи с этим неловкость.

Как ни странно, Дэниел Аттвуд, по всей видимости, чудовищным предложение вовсе не считал. Маше даже показалось, что в глазах у него мелькнула радость, но она тут же усомнилась в своем предположении. Уж радоваться ему было точно не от чего!

– Вы предлагаете мне пожить у вас, Мэри? – уточнил он с тем самым непонятным ей блеском в глазах, который она и приняла за радость. – Вы заботитесь о моем здоровье, или вам нужна защита от тех хулиганов, что завелись в вашем подъезде?

– Мне нужна защита, но не от хулиганов, – мрачно сказала Маша, чувствуя себя полной дурой. – Мне нужна защита от моей собственной мамы. Дэниел, мы с вами выросли в разных семьях, поэтому вы меня не поймете. Вы так трогательно рассказываете о своих родителях, о маме… Чувствуется, что вы ее очень любите. А я не могу похвастаться тем же. Моя мама… Она сложный человек, поэтому у нас и отношения очень сложные. С самого моего детства. Когда была жива бабушка, было проще. А потом… Потом стало совсем трудно.

Маша говорила медленно, едва подбирая слова. Ей казалось практически невозможным объяснить ту боль, которую она испытывала из-за мамы всю свою жизнь. Но, как ни странно, он понял.

– Мэри, родителей не выбирают, это правда. Мне просто повезло. Маме моей повезло меньше, у нее с бабушкой тоже отношения натянутые. Так часто бывает. В чем вам нужна моя помощь?

– У мамы бывают… фантазии. – Больше всего Маше хотелось разреветься. И от участия, которое он проявлял, и от готовности помочь, и от того, что к тридцати шести годам ей было некого попросить об этой помощи, только этого англичанина, свалившегося ей как снег на голову в темном дворе. – Сейчас она решила переехать ко мне. Она говорит, что это из-за ремонта, но я не верю. Просто она решила на практике показать мне, как неправильно я живу.

– А это так? – Он чуть заметно улыбнулся.

– Наверное, – Маша пожала плечами. – Я допоздна задерживаюсь на работе. У меня никогда нет нормальной человеческой еды. Я могу полночи писать какой-нибудь сценарий, а потом отсыпаться до полудня. Мама убеждена, что в свободное время я должна вести с ней светские беседы, а я люблю в полном одиночестве смотреть кинофильмы, а светские беседы, наоборот, ненавижу.

– С Джудом Лоу? – подколол Аттвуд. – Я имею в виду кинофильмы…

– И с ним тоже. – Маша обреченно махнула рукой. – Дэниел, вы простите меня, я понимаю, что у вас свои планы и своя жизнь. Я просто так сказала, совершенно не подумав. Конечно, вы не должны ко мне переезжать и помогать мне разбираться с моей мамой.

Ей на ум пришел бородатый анекдот, к герою которого прибегали с сообщением, что его теща упала в вольер с крокодилами. «Ваши крокодилы, вы их и спасайте», – отмахивался тот. Маша чувствовала себя в вольере с крокодилами, и никто не спешил ей на помощь.