— Как я люблю возвращаться домой… — произнес элим. — Я редко здесь бываю.

— Здесь очень красиво, — отозвался я. — Спокойно. — Самая мысль о том, чтобы снова поселиться в городе, была для меня невыносима — шум, толчея, вечный страх… Ох, как надоело быть таким трусом… — Спасибо, что твой народ позволил мне здесь пожить.

— Живи сколько хочешь. Про это место никто не знает. Даже если какого-нибудь зарвавшегося Всадника занесет в богами проклятые горы, он не разглядит среди снегов крошечное зеленое пятнышко — Кор-Талайт.

— Но ведь…

— Ты второй галлим — ну, не элим, — которому довелось здесь побывать. Мы совсем не такие, как другие племена, ты же знаешь. Нас мало, и жить самим по себе нам никак, и при этом мы слабенькие и воевать не умеем, так что хорошо, что у нас есть эта долина. Наши корни здесь — и не важно, где мы бродим. Да и вообще, надо, чтобы было такое место… уединенное… тихое… иногда, понимаешь, это необходимо.

Он явно недоговаривал. Мне хотелось спросить его о том, чего не знает об элимах ни один человек: почему они совсем не как люди, бывают ли у них дети и как они получаются. Мне показалось, что Давин ответит, если я спрошу. Но я так устал, что голова совсем не работала — именно этого я и добивался ежедневно, — да и каждый шаг давался мне с трудом: ноги идти не хотели. И что мне было в сарайчике не остаться…

Давин о чем-то задумался, и в залитую светом большую пещеру мы вошли молча. Он пошарил в пустой кухне и принес две кружки ледяного сидра и две тарелки аппетитной колбасы с овощами в золотистом тесте — еще горячей: в печке теплились угольки. Мы поели, а потом Давин сказал, что вымоет посуду, если я расстелю два тюфяка — запас их держали для тех, у кого не было своего места в пещере. Я так и не понял, переночевал ли Давин рядом со мной: едва упав на тюфяк, я заснул, и снилось мне, как чудовища-драконы схватили меня в острые когти и швырнули, окровавленного и израненного, в черное сердце Мазадина.

Когда я проснулся — как обычно, в холодном поту от страшных снов, — тюфяк Давина был уже скатан, хотя два других элима, которых мы вчера вечером застали спящими, все еще тихонько посапывали. Я убрал подстилку, а потом присел у горячего источника, бившего в раковину в дальнем конце комнаты, и предпринял ежедневный ритуал бритья. Мне приходилось несколько раз начинать снова, я ронял нож и все время норовил порезаться, но твердо решил не отпускать бороду. Нет уж. Думаю, многое станет понятно о моей тогдашней жизни, если я скажу, что ежедневное бритье было для меня заметным событием. Мало-помалу я не только перестал бояться перерезать себе горло, но и научился бриться более или менее сносно и даже достиг определенных сдвигов, если так можно выразиться. Вот и в то утро я ронял нож всего трижды и даже ни разу не порезался.

Я осторожно прошел между спящими элимами и направился в общую столовую. У двери я застыл. Давин сидел в дальнем конце длинного стола и пил чай с Наримом. Третьей была женщина. Она сидела у очага, поджав ноги и опершись подбородком на руку. Из длинной каштановой косы выбивалось несколько прядей, почти скрывавших узкое лицо. На женщине была зеленая рубаха, подпоясанная цепочкой, коричневые штаны, жилет и высокие сапоги на стройных ногах. Женщина тихо и яростно спорила с элимами, позабыв, что в правой руке у нее вилка с куском колбасы, который она, не глядя, поджаривала в очаге.

— Не понимаю, на что он вам сдался. Я сама все сделаю. И ритуал я знаю, и…

— Тише, девочка моя. Сюда вот-вот придут, — оборвал ее Нарим. — Одна ты не справишься.

— Я не собираюсь ничего делить со слабаком-сенаем! Это мое по праву!

— А ты сначала повидай его, а потом слабаком обзывай. — Давин даже подскочил на скамье. — Ты много знаешь и умеешь, никто не спорит, но мы делаем ставку на него.

Ах я остолоп. Они же мне не поверили. Они решили, что смогут интригами вынудить меня уступить. И Давин не лучше остальных. Пора уходить. Мне и своих горестей хватало — где уж заниматься спасением целого народа. Разоблачать их лицемерие на месте мне было отвратительно, и я пошел было прочь, но в дверях задел колокол, которым элимов созывали на ужин. Мне не удалось приглушить звук, и Давин приветливо махнул рукой:

— Мак-Аллистер! Утречко доброе. Наши двери — не для сенайского роста, ты уж прости. Чайку?

— Не сегодня, — ответил я. — Извините, мне пора.

— Темень же еще — ты собственных ног на улице не увидишь. — Давин дружелюбно улыбнулся. Умеет же дружелюбно улыбаться. — Подождет твоя работа еще полчаса. Нам надо тебе кое-что сказать, пока тут никого нет. Вот человек, который…

— Я хотел сказать — мне пора уходить из Кор-Талайт. Не стоит обременять вас так долго.

Нарим промолчал, а женщина целиком сосредоточилась на скворчащей пережаренной колбасе. То ли она переигрывала, то ли действительно любила подгорелое. А Давин кинулся меня отговаривать.

— В Камартане тебя вовсю ищут, хотя прошло уже больше месяца! Все дороги перекрыли, всех путников проверяют! Куда ты пойдешь?!

— А что, отсюда можно только в Катанию?

— Нет, можно еще на север, через плоскогорья, и вниз, в Раггай, но это же далеко, и пока снег не стаял, туда и соваться нечего!

— Ну что ж, тогда придется в Катанию. Хватит. Надо жить своей жизнью, а ваше племя пусть живет своей.

— Поступай как знаешь. Только послушай: на той неделе вернется Тарвил и расскажет, как дела в Катании. Если туда действительно можно и ты не передумаешь, я пойду с тобой.

Нарим выпрямился и обжег его взглядом, и Давин отмахнулся, не отрывая взгляд от моего лица.

— Ты сам решаешь — идти или остаться. Твоего решения никто оспаривать не будет. Только пойми, все надежды, в том числе разбитые, тут ни при чем. Мы не хотим, чтобы ты опять попался Клану. Ну что, подождешь Тарвила?

Спорить я не мог. Да, их интриги меня раздражали, но это не повод делать глупости.

— Что ж, это разумно. Еще раз спасибо. Но если я собираюсь остаться, будет лучше, если я пойду поработаю — хоть в чем-то буду полезен.

Я кивнул троице. Давин не улыбнулся, но и не хмурился больше. Нарим сидел с бесстрастным лицом и тихонько водил пальцем по струганому столу. Женщина подняла голову и с ненавистью взглянула на меня синими пронзительными глазами, отведя со лба растрепанные пряди. Запрягая мула в предрассветной мгле, я все думал о ней. Такое не забудешь.

Левая сторона ее лица была страшно обожжена. Давно. Смуглая гладкая кожа, обтягивавшая правую скулу, слева на лбу и на щеке спеклась чудовищными багровыми шрамами, зацепив уголок левого глаза — из-за этого он не открывался как следует. Но еще хуже уродливого ожога было красное пятно на левом запястье — нет, не шрам. Красный дракон. Женщина из Клана Всадников. Чушь какая-то. Элимы спасли меня от Всадников. Элимы хотели победить Клан. Элимы собирались освободить драконов, благодаря которым Клан повелевает королями.

Мул неторопливо тянул повозку по росистым лугам, а я волновался все больше и больше. Если элимы тоже мне лгали, то я снова не имел решительно никакого представления о том, что же со мной случилось. Я принялся перебирать в памяти все, что произошло с тех пор, как я побывал в Кор-Неуилл, но к тому времени, как я принялся грузить камни в тележку, ни до чего путного додуматься мне так и не удалось. Лишь одно казалось мне бесспорным: если элимы солгали о своих отношениях со Всадниками, то они могли солгать и о другом. О чем-то куда более важном.