Дул холодный ветер, вылетая как будто из-под самых темных туч, окутывавших Мекензиевы горы. Моросил серый, мелкий дождик.

Коротенькая процессия свернула с большака на особый участок кладбища, который носил торжественное название «Кладбище жертв русской авиатики». Вместе со всеми Юра вошел ворота, снял свою намокшую фуражку. Здесь стал слышен стук крупных капель, падающих с листа на лист у высоких уже, раскидистых лавровых деревьев и платанов: ведь первая могила появилась здесь еще в десятом году. Тихо шумели, словно шептали о чем-то, кипарисы. Как бы заново отполированные, блестели над могилами крест-накрест поставленные пропеллеры.

Когда Юра в первый раз увидел кладбище по дороге в Алекандро-Михайловку, это были для него просто памятники героям, теперь же, после того как он не однажды посетил могилы летчиков вместе с Лоренцем, каждая из них стала для него живым рассказом о полете, о человеке, о его характере и его ошибке или неоправданной, безумной смелости… Вот здесь лежит Леокадьев, один из первых пилотов, который на допотопном «фармане» решил перелететь Мекензиевы горы, но мотор в сорок лошадиных сил не смог одолеть нужную высоту, и пилот врезался в скалу… А этот пропеллер стоит над прахом Бертье, человека, который осмелился войти в пике на стареньком моноплане «блерио», и при выходе у него начал рассыпаться аппарат. До земли оставалось всего сто метров…

Поглаживая пропеллер рукой, Юра стал вспоминать слова молитвы за умерших: когда-то, в пору своего детства в имении под Таганрогом, он был верующим мальчиком и всегда ездил с матерью в уездный город, в знаменитый Успенский собор. Но сейчас выяснилось, что молитва почти забыта. Он с трудом вспоминал слова, которые когда-то шептала мама. И так же тихо, едва шевеля губами, произносил их:

– Упокой, Господи, души усопших рабов твоих… и всех усопших сродников, и благодетелей моих…

Да, именно так, как сродников и благодетелей воспринимал сейчас Юра людей, погибших за то, чтобы освоить для Юры небо.

– …И прости им все прегрешения, вольныя и невольныя, и даруй им царствие небесное…

«Царствие небесное». Юру особенно волновали последние слова. Эти герои лишь на миг вошли в небеса, но они были достойны этого царствия навеки. Их внеземная, потусторонняя жизнь представлялась Юре как один нескончаемый полет высоко над облаками на каком-то абсолютно совершенном летательном аппарате, которому доступны любые выси.

И внезапно, когда он поглаживал рукой мокрые, скользкие лопасти, земная мысль вторглась в область высоких молитвенных слов. Это была мысль о Наташе, которую он, прощаясь, обещал часто навещать, но так до сих пор ни разу не собрался ней в Севастополь. Как там она одна?

Юра вспомнил, как она плакала и смеялась в день их прощания там, в квартире на Хрулевском спуске, как он утешал ее, уверяя, что Павел Андреевич жив и здоров, а она верила и не верила и тяжело вздыхала, узнав, что Юра покидает маяк и уходит жить к своим родственникам – и теперь становится ей как бы уже и не совсем родным.

Каждый день Юра давал себе клятву, что вот завтра он точно пойдет в Севастополь, чтобы проведать Наташу. Но приходило завтра с его ранним ярким солнцем, шумом моря, рокотом прогреваемых авиационных моторов – Лиза бросала ему через открытое окно белое полупрозрачное яблоко, которое, едва в него вонзишь зубы, наполняет рот кисло-сладким соком, – новый день звал его на летное поле, в ангары, к все еще не отремонтированному мотору. Это была утренняя песня Александро-Михайловки. Юра вскакивал, радуясь новому дню, забыв о вчерашних намерениях.

Но сейчас, когда Юра оказался рядом с Севастополем, не проведать Наташу было бы непростительным грехом.

Закончилась панихида, гроб с телом Вани Лагоды опустили в могилу. Юра, как и все остальные, по православному обычаю, бросил в яму горсть земли и направился к выходу. У ворот подошел к Константину Яновичу.

– Дядя Костя, можно, я останусь ненадолго в Севастополе? К вечеру приеду. Хотел бы навестить знакомых.

Константин Янович пристально взглянул на Юру. Он вырос, возмужал даже за это короткое аэродромное время. Но вместе с тем он вспомнил, что в прежней севастопольской жизни у Юры были неподходящие знакомства.

– Ладно, иди! – вздохнул он. – Надеюсь, ты знаешь, зачем и куда ты идешь.

Было бы нелепо ограничивать свободу подростка на земле, когда он сам твердо решил «вывозить» его в небо, чтобы постепенно передоверить ему и «клош», и педали, и весь летательный аппарат.

Лоренц порылся в кармане и сунул Юре в руки сотню рублей «на всякий случай». Мальчишка с благодарностью посмотрел на дядю. Он знал, чего опасался Константин Янович.

– Я вас не подведу, – сказал Юра.

– Я тоже пойду с Юрой, – умоляюще посмотрела Лиза на отца. – Можно, папа? Юре будет веселее!

– Нет! – твердо сказал Юра.

– Ну вот видишь, – развел руками Лоренц. – Видимо, в планы Юрия ты просто не вписываешься.

Юра не стал больше ждать, он торопливо пошел по дороге, ведущей от кладбища вниз, к Аполоновой балке.

– Ну, Юрка! Я тебе этого не прощу! – крикнула ему вслед Лиза. – А еще клятву давал!

У Аполлоновой балки Юра не пошел на пристань, а сел на трамвай, заполненный рабочим людом, едущим в город. Обогнув Южную бухту, на конечной остановке он должен был пересесть на другой трамвай, идущий в центр города. Но, чтобы сэкономить деньги, Юра отправился пешком.

…После тихой Александро-Михайловки в Севастополе даже в будний день было многолюдно и шумно. Люди шли в одну и в другую сторону не только по тротуарам, но и по булыжной проезжей части, благо машин и конных экипажей было мало и им приходилось пробивать себе в этом многолюдье дорогу визгливыми клаксонами и криками «Посторонись!». Разносчики напитков надрывно призывали выпить воды, компота или крюшона. Их перекрикивали продавцы папирос:

– Есть «Ира»! Есть «Ада»! А других курить не надо!

Юре было хорошо в этой толпе. Он с любопытством рассматривал лица важных господ, проезжающих в экипажах, и надменных военных генералов, протискивающихся сквозь толпу в своих длинных, блестящих никелем автомобилях.

Он вздрогнул, когда кто-то вдруг окликнул его:

– Юра! Львов!

Юра поднял глаза и увидел почти совсем рядом сидящего в роскошном лимузине офицера со смуглым красивым лицом. Распахнутый легкий плащ открывал блестящие шнуры аксельбантов. Офицер смотрел на Юру из медленно движущегося сквозь толпу автомобиля, улыбаясь и как будто не веря своим глазам.

«Да это же Микки Уваров!» – вспомнил Юра.

С тех давних пор, что они не виделись, Микки изменился, утратил мальчишечью гладкость лица и беззаботность выражения больших светлых глаз, но, несомненно, это был он. Уже, наверное, не Микки, как все привыкли его называть тогда, в штабе Ковалевского. Даже Юра. Теперь он был уже Михаил Андреевич Уваров.

Первым порывом Юры было броситься к давнему знакомому, но тут же он сообразил, что Микки – один из тех, кто знает все-все о его дружбе с Кольцовым. И поэтому такая встреча может таить в себе опасность. Не исключено, что Микки, который, несомненно, по-прежнему работает в штабе, захочет сдать его в контрразведку. Не секрет, что Кольцов и, стало быть, Юра были близки со Старцевыми. Начнут допрашивать, известно ли ему, где сейчас скрывается Наташа. Он, конечно, ничего им не скажет, но попортить жизнь контрразведка ему сможет. И тогда – прощайте, дядя, тетя и Елизавета Лоренцы, прощайте, аэродром и мечты о полетах!..