Похоронили князя в его родовом храме, а имение его сёгун приказал забрать в казну, хотя Асано и сохранил свою честь.

— Как все печально кончилось! — сказал Никса.

— Ну, что ты! Это не кончилось, это только началось. Потому что у князя осталась его дружина числом около двухсот самураев, которые все в один миг стали ронинами.

Из этих двухсот большинство смирилось со своей судьбой, и только 47 не пожелали смириться. Их собрал в замке Ако бывший советник Асано самурай по имени Оиси. А «Оиси», по-японски, «большой камень». Запомним эту деталь.

И спросил Оиси: «Ребята, что делать будем?»

«Как что? — ответили ребята. — Будем защищать замок нашего господина до последней капли крови!»

«То есть вы готовы защищать замок Ако, несмотря на то, что нас всех объявят мятежниками?» — удивился Оиси.

И все дружно ответили: «Хай!»

«А о мирном населении вы подумали? — спросил Оиси. — Мы-то, конечно, героически погибнем, а как же горожане? Они же тоже пострадают!»

Задумались самураи: «И то верно! Не совсем это по бусидо».

«Будет честнее, — решили они, — если мы все просто сделаем харакири вслед за господином».

И вот все они оделись в белые одежды и собрались в одном зале, и перед каждым из них уже стоял низкий столик, а на каждом столике лежал кинжал с лезвием, обернутым рисовой бумагой. А самому младшему из самураев, сыну советника, было тринадцать лет.

Они уже наклонились, чтобы взять кинжалы, но тут сказал Оиси: «Как так? Мы умрем, а подлый Кира будет жить?»

«Нет! — вскричали самураи. — Сначала мы отомстим!»

И они принесли клятву мести, записали ее на длинном свитке из рисовой бумаги столбиками красивых иероглифов, и все подписались под ней кровью.

После чего смиренно сдали замок.

Долгих два года они готовили месть. Они стали монахами, ремесленниками и торговцами, они сменили имена, они скрывались. Один из ронинов открыл лавку безделушек прямо у входа в поместье Киры и следил за ним день и ночь, не спуская глаз. Другой (а, может, и тот же) женился на дочери строителя поместья только для того, чтобы достать план.

А советник Оиси оставил семью, дал жене развод и отослал ее к родителям вместе с детьми. А сам взял себе наложницу, стал жить с ней и пить сакэ в богатырских количествах.

— Саки, — поправил Никса.

— «Сакэ», уверяю тебя, — сказал Саша. — Гончаров не расслышал. И вот однажды валялся Оиси в грязи в стельку пьяный, и какой-то человек подошел к нему, пнул его ногой, плюнул ему в лицо и сказал: «Никакой ты, Оиси, не большой камень, а так мелкая галечка. Какой же ты самурай, если сдал без боя замок господина, харакири не сделал и не отомстил? Ты не достоин звания самурая, пес презренный и смрадный!»

А Оиси даже не вынул меч из ножен.

Кира, конечно, все знал. Он ждал мести, но ему докладывали, что ронины из Ако гуляют и пьют и вовсе забыли о своем долге. И он успокоился и отослал часть охраны.

А тем временем в Эдо свозили оружие.

И вот 14 числа двенадцатого месяца… не подумайте, что 14 декабря, календарь не совпадает. По-нашему в конце января 1703 года, то есть в год основания Петербурга, 47 верных ронинов решили, что все готово. Они заказали себе последний обед, попрощались с родственниками, повязали себе на головы белые повязки, чтобы отличить друг друга в темноте, и пошли на приступ поместья Киры.

Ворота они разбили молотом, а вокруг развесили объявления такого примерно содержания: «Уважаемы мирные жители города Эдо! Мы не грабители и не разбойники, мы верные ронины покойного князя Асано пришли мстить Кире за нашего господина. Спите спокойно, мы вас не тронем. Пошумим только немножко — и все».

Они ворвались в поместье Киры, убили 16 человек, ранили еще 20, но хозяина долго нигде не могли найти. Но Оиси потрогал его постель, нашел ее теплой, и понял, что подлец недалеко ушел. Его нашли в чулане для хранения угля и, как приличному человеку, предложили сделать себе харакири, чтобы сохранить честь. Однако Кира оказался презренным трусом, и вспарывать себе живот отказался. Тогда ему просто отрубили голову.

Голову верные ронины положили в ведро и прошли с ней маршем, в полном боевом порядке, по улицам Эдо. А потом отнесли голову Киры на могилу своего господина.

И, как вы думаете, что же было дальше?

— Это еще не конец? — спросил Никса.

— Не совсем конец, — сказал Саша. — Хотя некоторые японские рассказчики заканчивают именно на этом месте. Потому что дальше и правда не случилось ничего интересного, просто самураи сделали, что должно. А что, Николай Васильевич, должен сделать в подобных обстоятельствах русский офицер?

— Я не припомню подобных эпизодов в русской истории, — заметил Зиновьев.

— Эпизодов нет. Но допустим человек считает себя кругом правым и чистым, как стеклышко, но в где-то в глубине души подозревает, что власть с ним почему-то не согласна. Ну, что? Сменить имя? Симулировать самоубийство? Сбежать куда-нибудь?

Куда, по-моему, зависит исключительно от того, в составе ли России Литва в данный период времени. Потому, что ежели сама по себе — то в Литву, как князь Курбский. А ежели в составе — то в Лондон, как господин Герцен.

— Здесь другое, — сказал воспитатель. — Здесь месть, а не бунт. Замок ведь сдали. Лучше всего повиниться государю, по-моему. И пусть решает.

— О! — сказал Саша. — Вот мы и переходим к эпизоду этой истории, который больше всего меня поражал. Сорок шесть из сорока семи самураев сдались властям, и только самого младшего послали в Ако рассказать о свершившейся мести.

Сёгун оказался в непростой ситуации. По закону их всех надо было повесить как разбойников. Однако общественное мнение было на их стороне, и все газеты об этом уже написали и напечатали список героев. И тиражи расхватывали на ура, а родственники скупали их полностью.

— У них газеты были? — спросил Никса.

— Да! — сказал Саша. — У них уже были газеты. Совсем уж явно против общественного мнения сёгун идти не решился, и поэтому всех верных ронинов, участвовавших в штурме, приговорили к сэппуку, чтобы они могли сохранить честь. При этом роду Асано даже вернули часть земель.

Все приговоренные написали по предсмертному стихотворению и сделали харакири по приказу властей. И их всех похоронили в одном храме рядом с их господином князем Асано.

Гонец, которого они отправили в Ако, вернулся и сдался властям, но сегун его помиловал, он дожил