Потрясение и растерянность проходили очень медленно. Якобина стояла рядом с Яном, облокотившись на белые лакированные перила моста через канал, и смотрела на китайские домики с загнутыми крышами. Высокие деревья шептались на легком ветерке по обе стороны от моста, на другом берегу шелестели пышные кроны пальм. По каналу проплыли одна за другой две плоскодонки. В первой лодке китаец поднял руку и приветствовал их – Ян ответил ему.

– Как здесь красиво, – прошептала Якобина. – Словно мы оказались уже в другой стране.

– Так и есть, – тихо ответил Ян и, сцепив пальцы, тоже облокотился на перила. – Китайцы и перанаканы живут в собственном мире. Так же, как малайцы в их кампонгах, а мы, белые, в наших кварталах. Границы между этими мирами иногда не очень заметны, но все же существуют.

– Знаете, – через некоторое время проговорила Якобина, – я могу понять наших соотечественников, устроивших тут Остров блаженства, как вы его назвали. Бастион против таких некрасивых вещей.

– Дело вот в чем, – задумчиво возразил Ян. – Власти острова закрывают глаза на то, что творится вокруг на море. Но ведь и процветание острова зависит, прежде всего, от моря. Увы, правда в том, что причины многих безобразий кроются на острове.

Якобина задумчиво кивнула. Потом пристально посмотрела на Яна.

– Почему вы рассказываете мне все это? И показываете?

Ян повернулся к ней, опираясь локтем на перила.

– Потому что чувствую, что я могу вам это показать и рассказать. Потому что мне кажется, что вы умеете смотреть правде в глаза. Видеть ее такой, как она есть. Потому что вам милее правда, а не приукрашенная ложь, и вы не прочь заглянуть за фасад.

Якобина опустила голову, пытаясь скрыть румянец. Она обрадовалась, что он так думает про нее.

– Это так редко бывает, – продолжал он. – Тем более на Яве. И мне в вас это нравится.

Она покраснела еще гуще, а когда Ян замолк, посмотрела на него из-под полей шляпы. Он нагнулся и с улыбкой заглянул под ее шляпу. Она смущенно отвела глаза, но тут же снова направила их на него и тоже улыбнулась.

– Нам пора возвращаться, – сказал он, дотронувшись до ее плеча. Она кивнула.

Возвращались они другим путем, мимо буддистского храма, старейшего в Глодоке, по словам Яна. Сквозь ворота Якобина увидела слева три небольших храма, а в середине – главный храм; за ним находился внутренний двор храмового комплекса. Она залюбовалась изогнутым, словно киль лодки, коньком крыши, великолепной красной с золотом отделкой и двумя каменными львами, которые взирали на двор со своих постаментов. Через пару улиц Ян купил им в небольшом ресторанчике сатай, обжаренные на огне и политые острым соусом кусочки курицы на деревянной палочке. Пока они ели, он рассказывал о том, что первоначальный храм сгорел в середине прошлого столетия во время китайского восстания, но был потом отстроен заново в своей нынешней роскоши.

– Что послужило поводом для восстания? – поинтересовалась Якобина между двумя кусками курятины; при этом она незаметно поглядывала по сторонам – не возмущается ли кто-нибудь тем, что она ест вот так, на улице, да еще руками. Лишь убедившись, что на нее никто не обращает внимания, она немного успокоилась.

– Произвол нидерландцев, – ответил Ян, пережевывая мясо. – Китайцы всегда были у них под пятой. Потом упала цена на сахар, и многие китайцы, жившие за счет переработки сахарного тростника, оказались за гранью выживания. В ярости они прошли по городу, вооруженные, и убили пятьдесят нидерландских солдат. Местное население, и без того не жаловавшее китайцев, опасаясь за свою жизнь, поджигало целые улицы. В конце концов, в Батавию пришли войска и истребили всех китайцев, более десяти тысяч человек – мужчин, женщин и детей.

Якобина с трудом проглотила последний кусочек сатая, хотя прожевала его в кашицу, слушая Яна.

– Уцелевших китайцев, а их было сотни две, поселили за городскими стенами, чтобы в будущем было легче держать их под контролем, – продолжал Ян, когда они отправились дальше. – Долгое время после этого в Батавии позволялось селиться лишь ограниченному числу китайцев и тоже исключительно в новом поселении. Вот тогда тут и возник квартал Глодок. – Он кивнул на лежащую перед ними улицу и задумчиво произнес. – Кто-то сказал, что китайцы – это азиатские евреи: они живут повсюду, и нигде их не терпят. По-моему, в этом есть своя правда.

– Да, возможно, – согласилась Якобина. – Как вы думаете, в наши дни возможно такое же восстание? – В газете «Ява Боде» она читала, что в июне в Египте восстала армия; кровавые беспорядки сотрясали Александрию; жертвами стали как египтяне, так и европейцы, а в июле город обстреливали британские и французские эскадры. При мысли о том, что как раз накануне тех событий она побывала там на «Принцессе Амалии», у нее по спине ползли мурашки. Хотя она вовсе не думала о возвращении в Амстердам, угроза войны в Египте, да еще в районе Суэцкого канала, вызывало у нее ощущение, что сожжены все мосты, связывавшие ее с родиной.

Ян скривил губы и потер подбородок.

– Полностью исключить это, разумеется, нельзя. Но вообще-то я не могу себе представить никаких конфликтов. Мы научились ладить друг с другом. Более или менее добровольно. – Он подмигнул и улыбнулся.

Якобина понимающе кивнула, но все еще была погружена в свои невеселые раздумья, пока ее взгляд не привлек жилой дом на углу улицы. Она остановилась.

За высокой стеной виднелась крыша двухэтажного дома с плавно загнутыми углами; от нее во все стороны, с гармоничным чередованием красной и зеленой черепицы, отходили крыши одноэтажных домов, увенчанные красными фигурками драконов. Якобина не могла оторвать глаз от резных, раскрашенных колонн, от филигранной балюстрады на балконе большого дома, где висели изящные стеклянные фонарики. Ажурные кроны деревьев бросали благодатную тень на невидимый двор. Якобине даже показалось, что она слышит плеск фонтана и ощущает сладкий аромат цветов. Казалось, дом окружен атмосферой мирной тишины и грез.

– Как красиво, – с благоговением прошептала она.

– Здесь живет Го Киан Джай, по слухам, самый богатый и влиятельный торговец опиумом в Батавии. Говорят, он единственный смог купить себе разрешение сбрить косичку, которую по закону носят все китайские мужчины. Во всяком случае, по слухам, сам я не видел его ни разу. Но про него всякое рассказывают – и что он приехал мальчишкой из Китая, и что он перанакан и родился на Яве. И о том, что он был контрабандистом, торговал на черном рынке, даже служил наемным убийцей.

– Почему же он тогда не в тюрьме?

Ян вздохнул и сунул руки в карманы.

– Тут все не так просто. Торговля опиумом сама по себе не запрещена, наоборот, тут, в Батавии наше правительство обладает монополией на нее и выдает концессии на его покупку и перепродажу, разумеется, за огромные деньги. Но управление всеми операциями и надзор передан местным чиновникам. К тому же на Яве, помимо нидерландского правосудия, действует еще и яванское. Го Киан Джай, как китаец, подлежит последнему. А оно закрывает оба глаза или вообще слепнет, когда опиум ввозят через джунгли и потаенные бухты на Суматре, Яве и Бали. Я не могу исключить, что тут в деле замешаны коррупция или просто страх. Говорят, что у Го Киан Джая повсюду есть свои люди. Они делают за него грязную работу, сообщают грязные секреты, помогающие ему впоследствии шантажировать влиятельных чиновников.