Перед ней два препятствия, на этот счет она не заблуждается, первое — пока ей неизвестно, где оно спрятано, второе — она не знает, как выглядит радио. Мест, куда его можно спрятать, в комнате не бесконечно много, ничего не стоит за пять минут обыскать все углы, гораздо труднее представляется ей второе препятствие.

— Ты мне покажешь завтра свое радио? — спросила она его вчера вечером, когда он пришел к ней на чердак после неудачного визита Ковальского.

— Нет, — сказал он.

— А послезавтра?

— Тоже нет.

— А послепослезавтра?

— Я тебе сказал, что нет! И прекратим этот разговор!

Даже ее обычно безотказный взмах ресницами не произвел никакого впечатления, Яков не смотрел в ее сторону, поэтому после нескольких минут недовольного молчания она начинает сначала:

— А вообще когда-нибудь ты мне его покажешь?

— Нет.

— Почему же?

— Потому.

— А ты мне скажешь хотя бы, как оно выглядит? — спросила она тогда, план действий был уже наполовину готов. Но и на этот вопрос он отвечать отказался, и тогда из наполовину готового плана моментально составился совсем готовый.

Итак, Лина должна искать вещь, о которой она знает только: Яков ее прячет, вещь без цвета, без формы и веса, счастье еще, что у Якова в комнате не может быть так много неизвестных вещей. Первый найденный ею неизвестный предмет должен согласно человеческому разумению называться радио.

Лина начинает с потайных мест, которые у всех на виду, каждому придет в голову искать здесь: под кроватью, на шкафу, в ящике стола. Очень может быть, радио такое большое, что оно вообще там не помещается, люди стали бы громко смеяться, что она ищет радио в столе. Но не ее вина, это Яков заупрямился, и, кроме того, сейчас ее никто не видит. В ящике его нет, там вообще ничего нет, под кроватью и на шкафу одна только пыль. Остается шкаф внутри, больше спрятать некуда. В шкафу две дверцы: одна внизу, другая наверху. Верхнюю смотреть бесполезно, там стоят четыре тарелки, две глубокие и две мелкие, две чашки, одна из них, когда Лина ее мыла, упала на землю и лишилась ручки, потом еще нож и две ложки, всегда пустая сахарница, и еда там лежит, когда она есть. На этой полке Лина распоряжается, как хозяйка, она часто накрывает на стол, приносит еду, убирает, здесь можно бы и не смотреть, но, с другой стороны, нельзя допустить, чтобы операция провалилась из-за небрежности. И она внимательно просматривает все: четыре тарелки, две чашки, сахарницу, нож и ложки, кусок хлеба и пакетик с фасолью, — никаких неожиданностей.

Посмотрим, что за нижней дверцей. Лина медлит, и, хотя ключ уже в руках, открыть она пока не решается; если то, что она ищет, там не лежит, значит, его нет нигде. В нижнее отделение она раньше не заглядывала, «там мои вещи», сказал Яков, и это звучало вполне безобидно. Мои вещи. Только теперь она поняла, что скрывается за этими двумя такими невинными словами.

Однако и промедление имеет свои границы, Лина наконец поворачивает ключ, на площадке чьи-то шаги. Закрыть входную дверь — не годится, если это Яков, он не станет спрашивать, что она здесь делает, он спросит, почему она заперлась, — как на это ответишь? Лина вынимает рубашку, брюки, иголку, нитки, ящичек с гвоздями, кастрюлю, почему она не стоит на верхней полке, рамку без фотографии, книжку об Африке. Она разрешает себе небольшой перерыв, в книжке есть кое-что поинтереснее букв, о которых в последнее время Яков почему-то столько говорит, картинки, несмотря на особые обстоятельства, заслуживают нескольких минут внимания. Женщина с ужасно длинными грудями, груди выглядят плоскими и будто высохшими, в носу у нее продето кольцо, зачем — Яков обещал объяснить потом. Голые мужчины с перемазанными лицами носят в руках длинные копья, а на голове целые дома из перьев, волос и лент. Тощие дети с округлыми, как мяч, животами, звери с рогами и полосами и длинными-предлинными ногами и еще более длинными шеями — все это может заинтересовать человека, но не настолько, чтобы он забыл о своей главной цели. Лина заползла в шкаф до живота, последнее препятствие устранено, скромная стопка белья, накрытая зеленым носовым платком, и — свободна дорога к этому никогда не виденному предмету, — гордая победительная улыбка, он скромненько стоит незаметный в углу сзади, таинственный и запрещенный. Она вытаскивает его на свет, легкая тоненькая решетка, винтики, стекло, и он весь круглый, она благоговейно ставит его на стол, садится перед ним, теперь должно что-то произойти. Его вещи, сказал Яков, она смотрит на таинственный предмет, не отрываясь, проходят минута за минутой, интересно, что она узнает, чего раньше не знала. Эта вещь говорит как обыкновенный человек или выдает свои секреты каким-нибудь другим, чудесным образом? Опыт с ожиданием, пожалуй, не удался, после напрасных попыток вызвать его на разговор молчанием Лине приходится убедиться, — по своей воле он не произнесет ни словечка, надо как-то заставить его заговорить, может быть, просто спросить его о чем-нибудь. Будем надеяться, что для этого не требуется тайное слово, как Али-Бабе в случае со скалой Сезам.

— Как меня зовут? — Лина начинает с самого простого, но ответить на этот легкий вопрос таинственному предмету, видимо, не под силу. Лина дает ему достаточно времени на обдумывание, но напрасно, она была бы очень разочарована, если бы ее не осенила счастливая догадка: нужно спрашивать о чем-то неизвестном, чего она раньше не знала, свое-то имя она ведь знает. Она спрашивает: «Сколько будет тридцать раз два миллиона?» Когда же и этот вопрос остается без ответа, Лина вступает на новый путь: она думает о свете, об электричестве, которое можно по желанию включать и выключать, вдруг эту штуку тоже можно включить, попробуем с винтиком. Он заржавел, еле поворачивается, после стольких усилий только чуть-чуть пискнул, а у нее уже пальцы заболели. И вдруг Яков в дверях и спрашивает, как она и предполагала:

— Что ты здесь делаешь?

— Я, — говорит Лина, — я хотела у тебя убрать, ты разве забыл?

— Не забыл.

Он смотрит на Содом и Гоморру перед шкафом, потом на Лину, которая хотела наводить порядок, и прежде чем он успевает открыть рот, она уже знает, что большого скандала не будет.

— И ты, как я вижу, еще не кончила? — говорит Яков. Конечно, она не кончила, она только начала, она вскакивает, засовывает кастрюлю, книжку и белье обратно в шкаф с такой быстротой, что он едва успевает уследить за ней глазами. Туда же летят рамка без фотографии, гвозди в спешке посыпались на пол, она быстренько собирает, остаются нитки и иголка, она их найдет потом, дверца захлопывается, все в полном порядке. Только эта штука стоит на столе, он ее все равно увидел, стоит его единственная тайна, а он еще не начинает ее ругать.

— Ты ведь на меня не сердишься?

— Нет, нет.

Яков снимает куртку, отмывает руки от товарной станции, Лине становится как-то неспокойно, а штука стоит себе, и он не обращает на нее внимания, хоть бы что.

— А на самом деле что тебе здесь было нужно?