– Ясно, – понуро кивнул Курт.

– Следующее, что вы назвали, – мак? Ну, это совсем просто. Конечно, при этом сердце просто останавливается, и человек элементарно не просыпается. Однако, не вы ли сами говорили, что, по-вашему, он был в сознании?

– Я готов поступиться своей убежденностью.

– Вот как? – усмехнулся тот. – Не надо. Вашей теории пока ничто не подтвердило, однако ничто ее и не опровергает. В любом случае, майстер Гессе, нет главного признака макового отравления – суженного зрачка. Взгляните сюда, – призвал Штейнбах, склонившись к самому лицу умершего и приглашающе махнул рукой; Курт наклонился тоже, всматриваясь в остекленевшие глаза. – Видите? Зрачок почти во всю радужку – он и в самом деле либо спал, либо же, если вы все-таки правы, пребывал в полной темноте; но и в том, и в другом случае ни о каких веществах, добытых из мака, нет и речи. Иначе его зрачок должен был быть величиной почти с иголочку.

– Зараза… – пробубнил Курт раздраженно, выпрямившись и глядя на распотрошенное тело на столе почти со злостью.

– Варианты вроде бледной поганки, дурмана или аконита, – продолжал профессор, – я бы мог и вовсе не упоминать – это судороги, пена на губах, красное лицо, кровоизлияние в глаза, скрюченные пальцы и прочие приятные вещи. Что же до digitalis, или наперстянки, которой, как вы, должно быть, знаете, весьма удобно пользоваться по причине сложноопределимости ее наличия в организме, то ее я также не могу рассматривать: мы видели бы лицо, руки и ноги, более бледные, нежели у этого юноши, и уж точно не могло быть вот этого свидетельства его мужской состоятельности. Кровь отлила бы от всех конечностей; дабы вы не затаили сомнений, повторяю – от всех.

– Я понял, – кисло откликнулся Курт.

– Есть в нашем мире яды, которых я не знаю, – словно бы извиняющимся, тихим голосом продолжил Штейнбах. – Возможно, существуют такие, чье присутствие неопределимо вовсе, и сейчас мы столкнулись именно с таким случаем. Возможно, существуют и болезни, не дающие видимых осложнений ни на один из органов, а тем не менее убивающие человека, и теперь перед нами пример именно такой болезни.

– А может статься, – договорил Курт осторожно, – что это все-таки наше дело?

– Может быть, – пожал плечами тот. – Это уже вне моих познаний и обязанностей; насколько это от меня зависит, я свою работу сделал. Quantulum judicare possum[44], нет следов смертельной болезни, но не вижу и признаков насильственного прерывания жизни.

– Вы все равно мне помогли, – скорее для самого себя возразил Курт. – В любом случае смерть странная; если использован редкий и таинственный яд для убийства простого студента – это странно; если это была maleficia – слово «странно» даже странно упоминать; я останусь не у дел только в том случае, если мы наткнулись на новую болезнь.

– К вашей великой радости, могу сказать (и впишу в отчет обязательно), что это – вряд ли, – утешил его Штейнбах и, потянувшись, зевнул, прикрыв рот локтем. – Итак, вы удовлетворены, майстер Гессе?

– Вполне, – откликнулся Курт, и профессор кивнул:

– Отлично. Будем зашивать.

* * *

Курт пробудился поздно – с тяжелой головой, совершенно не отдохнувшим и будто бы разбитым на кусочки, держащиеся вместе только каким-то чудом, а при попытке вспомнить, что за сны посетили его в остаток этой ночи, припоминалось лишь что-то жаркое и поглощающее; однако это не были кошмары, все еще одолевающие его время от времени – сегодня не снился горящий замок, грозящий погрести его под каменными пылающими развалинами. Тем не менее осталось чувство опустошенности, будто он был той лодкой, что изготовляли далекие предки, выжигая внутренность древесного ствола…

До Друденхауса он брел, насилу переставляя ноги и зевая на каждом шагу, однако, войдя в приемную, ощутил, как вялость ушла, а сон слетел: зажавшись в самом отдаленном и темном углу, его поджидал студент – один из тех, с кем Курт говорил вчера. Косясь в сторону Бруно, тот сунул господину дознавателю составленный им список негласных нарушителей, коротко попрощался и тут же удалился; стало быть, запоздало констатировал Курт, идейный…

За последующие полтора часа к нему явились еще двое (одному из которых пришлось-таки платить), однако самым точным и удобочитаемым оказался опус именно того, первого посетителя: составляя перечень, идейный пособник Конгрегации поделил лист на две части, пометив, что одна содержит список тех, о ком ему известно достоверно, а другая основана на слухах и сплетнях, дошедших к нему через пятые руки.

Снабдившись своим подопечным, майстер инквизитор совершил еще один набег на университет, переловив оставшихся осведомителей и безоговорочно велев предстать перед ним сегодня же с письменно изложенными сведениями. К сожалению, платить за упомянутые сведения пришлось снова, хотя и не слишком много – доносители Конгрегации, надо отдать им должное, с запросами не наглели, однако Курт несколько погрустнел, подсчитывая, сколько еще ему, возможно, придется потерять от собственного жалованья. Требовать же от Керна возмещения его расходов он пока не мог, ибо сама необходимость проведения начатого им расследования еще не была признана начальством.

Вооружившись пером, Курт провел следующий час за столом у окна, переписывая имена из трех списков в один, так же разделенный, только уже не на две, а на три доли – достоверную, недостоверную и неизвестную. Как и следовало ожидать, самой объемной оказалась часть, содержащая сведения невнятные, чуть меньше – недостоверные и уже самой короткой – с фамилиями тех, о чьих проступках было известно с точностью. После краткого обеда, состоящего из принесенной матушкой Хольц снеди (от которой сегодня, в свете произошедших расходов, отказываться и в голову не пришло), явились выловленные этим утром осведомители, не пополнив, правда, составленного перечня новыми именами.

Для завершения проделанной работы не хватало донесения нового секретаря, однако уже сейчас Курт мог сказать с кое-какой твердостью, что за последние несколько месяцев Филипп Шлаг сильно подобрел – не зарегистрированных им нарушителей было слишком уж много; и даже не зная, сколько каждый из них заплатил ему за молчание перед ректоратом, можно было предположить, что покойный незадолго до смерти должен был сколотить, по студенческим меркам, небольшое состояние, из коего уж точно нельзя было не найти средств на оплату жилья.

Разумеется, сведений было недостаточно, однако, насколько было известно Курту, в подлунном мире на сегодняшний день существовало не так уж много причин, по которым можно понести крупные убытки; учитывая, что бывший секретарь вряд ли мог быть отнесен к тем, кто раздает свое имущество нищим, а в его гардеробе не было обнаружено ни одной дорогостоящей вещи, таких причин всего три: игра, чрезмерное пьянство или женщины.

Вот только, если верить утверждениям его соседей, игрой почивший не увлекался, не в меру хмельным его не видели ни разу, а любовницы он не имел.