После краткого банального разговора с Асель, Де-Лия снова появилась в комнате с бутылкой виски в одной руке и средствами первой помощи в другой.

– Ты все равно должна показаться мастеру Уткину, поняла? – сказала она. – Но это поможет тебе продержаться.

Она щедро плеснула на рану из бутылки, чтобы очистить от крови и песка. Крона прикусила ткань подушки, выгнув спину. Щипало сильно, и она сквозь зубы выругалась. Де-Лия сочувственно похлопала ее по плечу.

Де-Лия была опытным специалистом, с нежными умелыми пальцами, и она часто помогала сортировать раненых в поле. Здесь, дома, она обрабатывала рану Кроны так же быстро, как и в парке, и среди мусорных баков в переулке.

Как только Де-Лия остановила кровь и закрыла рану, она, в качестве окончательной меры, наложила повязку, обмотав Крону бинтами, создав постоянное давление на порез.

– Готово, – ровно заявила она. – Как я справилась?

Крона, полностью выпрямившись, повернулась в одну, потом в другую сторону, проверяя повязку.

– Ну, так сильно не вертись, – упрекнула ее Де-Лия. – Я не целитель, и это ненадолго.

– Спасибо.

Де-Лия грустно улыбнулась сестре, убрав упавшую спиральку косички со лба и заправив ее за ухо Кроны.

– Не за что. А теперь… – она игриво хлопнула себя по колену, вставая, чтобы внести в каморку завязанный бечевкой узелок. – Смотри. Достала тебе из резерва. Возможно, потребуется ушить, но пока сойдет.

Это была новая форма. Крона не могла ходить с разорванным рукавом, а теперь еще и боком. Регулятор должен выглядеть совершенным – внушительным и достойным.

– Одевайся. Нам нужно идти, пока следы не остыли.

– Подожди, а что там с мартинетами? – спросила Крона, когда Де-Лия повернулась, чтобы уйти.

– Меня будут судить, – спокойно сказала она. – А приговор будет зависеть от того, как быстро мы сможем вернуть маску и камень с отчаянием. И от того, сколько ущерба они причинят за время их поисков.

– Ты поспать успела?

– Немного.

Она провела рукой по щетине на голове, избегая встречаться глазами с Кроной. Она солгала для краткости: им надлежало выдвигаться на место преступления, и времени для споров не было.

– Пожалуйста, поспеши.

– А который час?

– Поздний. Ближе к вечеру.

Де-Лия задернула занавеску, уходя.

Кроне хотелось, чтобы у нее было время, чтобы хотя бы обтереться губкой, но она просто натянула ботинки и заплела косы. Бросив быстрый взгляд на повязки, она убедилась, что кровь почти не сочится. Значит, она готова к работе. Сестры поцеловали мать и вышли на улицу.

* * *

Луи Шарбон был убийцей. И это ему нравилось.

Рядом с телами всегда появлялась одна из вариаций надписи «Смерть – это искусство». Иногда он писал «Смерть – это Абсолон Рауль Тремо», делая сильный акцент на инициалах[12] спасителя. Иногда надпись была выполнена чернилами, иногда кровью, иногда чем-нибудь похуже. Он превращал своих жертв в то, что он называл «цветами» – отвратительные пародии на распустившиеся соцветья – распластанные, рассеченные с ужасающими подробностями.

После двенадцатой жертвы его схватил Дневной дозор. До самой петли он кричал о необходимости анатомировать, о существовании некоего заговора, о неотвратимости кары богов.

Шарбон не был самым плодовитым убийцей Лутадора, но был настоящим чудовищем. Ничто не может остановить человека, который не просто оправдывает свое насилие, но и считает его воплощением добродетели.

Когда Дозор повесил его, «праведные» убийства должны были закончиться навсегда.

Никто не знал, как древатору Эрику Матиссу удалось создать посмертную маску Шарбона. Но почему он ее создал – было очевидно и вызывало омерзение.

Только один человек умел так резать тело. Знал, где его сломать, где согнуть и как переплести, чтобы оно больше не было похоже на человека, а стало похоже на красивую розу, хрупкую ромашку или замысловатую орхидею. И только столь же изломанная психика могла захотеть сохранить эти знания для последующего использования.

Он был мертв уже десять лет. Но теперь Шарбон снова вышел на охоту.

Когда они добрались до заброшенного склада, Крона на мгновение притормозила, чтобы собраться с силами и подойти к телу.

Она работала с артефактами. Большинство дел, которые она расследовала, были простыми и незамысловатыми – артефакт следовало найти и вернуть. Иногда ситуации завершались насилием. Иногда умирали люди. Но ей никогда не приходилось смотреть на кого-то, чьи внутренности вывернули наизнанку.

К счастью, на тело бедняги была натянута тяжелая черная простыня смерти. Но запах она не скрывала. Жертва была достаточно свежей, и мухи пока не добрались до ее плоти, так что Кроне не приходилось противостоять зловонию – пока в воздухе витал лишь легкий аромат гниения.

На ближайшей стене было начертано ожидаемое сообщение: «Смерть – АРТ – ИСКУССТВО». Но, к сожалению, в этот раз имелось продолжение, и это тревожило. Чуть ниже слогана убийцы более мелкими каплями крови было выведено еще два слова, вызывающих приступ тошноты: «Истина грядет».

Крона глубоко вдохнула, когда страж Дневного дозора на мгновение сдернул простыню, чтобы позволить Регуляторам собственными глазами увидеть, что это действительно цветок.

Когда она увидела его, то подумала, что это не внутренности, а тигровая лилия. Красновато-пурпурные лепестки тянулись вверх и изгибались изящными дугами, а из центра цветка к потолку склада поднимались пестик и четыре тычинки, все – темно-коричневого цвета.

Но красота поразила ее лишь на мгновение, на один только миг, а потом до нее дошло, что действительно лежало перед ней. Лепестки были вырезаны из вскрытого живота жертвы, а пестик и тычинки – ее конечностями, торчащими вертикально вверх из центра окровавленного туловища, а ладони и стопы вяло повисли, имитируя пыльники. Где-то подо всем этим, поддерживая цветок, расположенный под углом для демонстрации, изображая цветоложе, находилась голова без лица – с него он содрал кожу, чтобы человека нельзя было опознать.

В ней вскипели тошнота и гнев, смешиваясь вместе, отчего в груди стало горячо, а челюсти сжались под шлемом.

Кто мог совершить такое? Какие должны быть у человека руки, чтобы увековечить такое насилие? Какая должна быть у него душа? Чтобы смотреть на другое человеческое существо и думать: «Хочу его сломать»?

Она представила себе человека в гладком цилиндре, шагающего по темным улицам, стуча серебряной тростью по камням. Мимо шла женщина, застигнутая врасплох в такой час, когда должна была находиться дома со своей семьей. Мужчина посмотрел ей вслед, глаза его засияли, и на лице появилась улыбка. Его острые резцы блестели в свете газа, вспыхнув, как острые лезвия, когда он повернулся, чтобы уничтожить ее.