разглаживать. Сзади, за выступом монастыря, лежала площадь, оттуда доносились крики, выстрелы и какой-то гул.

В конце улицы появились несколько солдат со звездочками на фуражках.

Она молчала. Красноармеец вскинул на плечо винтовку.

— Ты что, тоже монашка?

Она медленно покачала головой.

— А чего тут сидишь?

— Сына моего здесь убили.

— Сына? — недоуменно переспросил красноармеец. Зеленоватые глаза его быстро оглядели Алену.

— Молодая ты вроде.

Она сжала губы, посмотрела прямо ему в глаза. Он потупился, подумал.

— А идем с нами, коли никого у тебя тут нету. А с ними, — он кивнул в сторону монастыря, — еще разберемся. Своих позову, если что! Ну?

Сестра Антоля испуганно посматривала из двери привратницкой. Во дворе было так пустынно, словно здесь никогда не ступала человеческая нога.

Алена встала.

— А ты научишь? — спросила она так же глухо.

— Чему? — Он проследил за ее взглядом и удивился: — С винтовкай обращаться, что ли?

Она кивнула головой.

— Ну и придумала! А мы, мужики, на что? — Он засмеялся, потом оглянулся назад, посуровел. — Спешить надо. А ты лучше вот что… Повара убило у нас. Я поговорю с командиром. Самое твое женское дело. А то — стрелять! Да не бойся. У нас не обидят!

…В мае следующего года к небольшому сельскому костелу с узорными витражами, тонкими готическими башнями, сложенными из серого камня с розоватыми прожилками, подъехала телега. Два человека сидели в ней — районный уполномоченный НКВД и женщина в темной суконной юбке и серой вязаной кофте. В молодом ее лице не было ни кровинки, большие зеленоватые глаза блестели как у рыси. Она спрыгнула с телеги, легким упругим движением бросила поводья своему спутнику.

— Посидите здесь.

— Смотри, Алена! Лучше пойдем вдвоем. Сама знаешь… — начал было уполномоченный, молодой угрюмый парень с густыми, сведенными в одну линию бровями, в темном пиджаке и застегнутой до самого горла рубашке.

— А вы не беспокойтесь, Борис Павлович. Я же заговоренная! — Недобро усмехнувшись, Алена пошла к костелу по мягкой молодой траве; в волосах ее белели седые пряди, вишневые губы были плотно сжаты, глаза смотрели пристально и недобро. Толкнув дверь, осторожно прошла в полутьму костела, на мгновение прищурилась, но тут же зоркие глаза ее обежали колонны, увитые лепными завитушками, притворы и остановились возле дальней колонны, где, склонившись перед статуей Иисуса, высокая, статная женщина в черном собирала свечные огарки. Только что окончилась служба, в узком пространстве, уходящем ввысь, под купол, было душно, пахло ладаном и потом, а еще чем-то застаревшим, устоявшимся, как бывает в помещениях, где редко гуляет свежий воздух. Услышав шаги, уверенные, четкие, женщина подняла голову, потом резко выпрямилась, держа в руках тоненькие полуобгоревшие свечи. Алена подходила, и во взгляде ее было то, от чего высокая женщина попятилась назад.

— Видишь, нашла тебя, — тихо проговорила Алена. — А ты думала, что нет на тебя суда?

Фелиция Прибылович пришла в себя, тонкие, четкие брови ее сдвинулись, прорезались морщины на высоком лбу. Она была по-прежнему хороша, только под большими синими глазами глубже легли тени и опустились углы тонких губ.

— Собирайся!

Серое лицо мужчины в сутане показалось из придела, но тут же скрылось. Высоко, на хорах, музыкант, очевидно, пробуя инструмент, нажал на педаль, и стенающий, гудящий звук заставил вздрогнуть обеих женщин. Фелиция Прибылович постояла мгновение. Потом она разжала руки, и два комка судорожно смятого воска шлепнулись на каменный пол. Она быстро повернулась, пошла к выходу.

Свежий желтый песок на дорожке был ярким и влажным, клены возле костела только начинали распускаться и казались окутанными нежной зеленой дымкой. Борис Павлович стоял возле подводы, с тревогой глядя на двери. Увидев женщин, он отвернулся и стал взбивать слежалую солому, натягивая на нее цветастую тканую подстилку. Алена подвела свою пленницу к подводе.

— Садись, — кивнула на середину подводы.

Та медлила. Борис Павлович сделал движение к ней, как будто собираясь подсаживать на подводу, она презрительно ожгла его синими глазами, ловко подпрыгнула, перебросила ноги в длинном платье. Он крякнул, медленно влез на повозку следом и что-то пробормотал.

— Ну и мамзель! Так это, значит, она и есть? — спросил он погромче.

Алена, занятая лошадью, только взглянула на него.

— Смотрю, не боитесь? — обращаясь к Фелиции Прибылович, спросил он уже с насмешкой. — Ну, если уж дитя не побоялась сгубить, то, конечно… — Он не докончил, потому что та медленно обернулась к нему, прямо посмотрела в глаза:

— Вы человеческий суд надо мной вершить будете, а я божий совершила.

Сказав это, она выпрямилась в подводе и медленно сложила руки на груди.

Алена теперь смотрела на нее не отрываясь, лошадь тихонько пошла вперед.

— Дай-ка я сяду вперед, Алена! — заговорил уполномоченный. — А то спешить надо. Вечером здесь банды пошаливают…

Он потянулся к передку подводы, но тут Алена резко соскочила на землю.

— Божий суд? — произнесла она с расстановкой. — Божий, говоришь? Вставай!

— Ты куда? — застыл с протянутой рукой уполномоченный, увидев, как она одернула бывшую сестру Веронику за руки и заставила ее тоже сойти с подводы.

— А вы подождите, Борис Петрович! На бледных щеках Алены выступили крошечные красные пятнышки. — Мы сейчас… вернемся.

Фелиция Прибылович, не промолвив ни слова, пошла туда, куда тянула ее Алена. На лице монашки сквозь презрительную гримасу проступали гнев и скрытая ненависть. Алена взглядом показала на маленькую боковую дверцу в стене, что вела наверх. Сестра Вероника остановилась, глаза ее вспыхнули:

— Хочешь застрелить — так делай это здесь, в лицо!

— Зачем стрелять? — ненависть тоже полыхнула из глаз Алены. — Пусть нас с тобой и впрямь божий суд рассудит!..

Когда они прошли первый пролет лестницы, Алена скомандовала: «Дальше!..» На третьем пролете она выглянула в окно. Красная черепичная кромка костельной ограды начиналась сразу за толстой каменной стенкой колокольни, узкая, в два пальца, белая кромка обрамляла высокий скат крыши, в середине которой виднелось окно.

— Иди! — коротко сказала Алена, показывая на кромку ограды.

Фелиция Прибылович, словно окаменев, смотрела на почти отвесный скат крыши, на кромку, кое-где искрошенную ветром и непогодой: казалось, только птица могла пройти по ней. Она взглянула вниз: каменные плиты двора, нагретые солнцем, белели там, опушенные сочной изумрудной травой, белая кошка ласково умывалась, сидя на дорожке, на ярком желтом песке.

— Иди! — повторила Алена. — Ну! Пройдешь — отпущу!

Они теперь стояли на колокольне рядом, и ветер одинаково трепал их волосы. Глаза Фелиции остановились па белых* прядях в светлых Алениных волосах. Она нехорошо усмехнулась, опустила голову, как будто о чем-то раздумывая. Алена смотрела на ее руки — тонкие, нервные, они медленно подбирались, словно для прыжка.