Дурацкая киноафиша, плиты, венок, пакеты мятые — все это на первом плане. А уже на втором плане, на втором — парень и девушка, со спины, уходящие, и на каске у девушки — венок. И все. Идиотом надо быть, чтобы сразу не додуматься.

Егоров незаметно для себя ускорил шаги, как будто домой торопился, записать поскорей, чтобы не забылось. Но тут же опомнился и рассмеялся: теперь уже не забудется, не уйдет.

Тогда, год назад, он попал на завод как раз в те дни, когда из сборочного цеха выходил первый трубоукладчик, Егоров видел эти машины, трубоукладчики, на сибирских газопроводах. То были американские машины, катерпиллары, с броской надписью по оранжевому борту: «Штат Огайо». А это был наш, первый наш сверхмощный трубоукладчик. Он стоял посреди цеха, и люди суетились вокруг него, как лилипуты вокруг Гулливера, а в курилке, напротив, сидели конструкторы этого чудища, молодые ребята, его возраста, многие даже помоложе, и разговаривали, перебрасываясь короткими, только им понятными фразами: «Да отрежьте вы отбойник, что вы с ним мучаетесь… А клапан тебя задавит, ей-богу, задавит… Анекдот: на скальный башмак титана не хватило…» Егоров смотрел на них во все глаза, ничего не понимал, но слушал, слушал с непонятной для себя жадностью, как будто за этими словами таилось что-то такое, что он, Егоров, обязательно должен был понять, как будто и для него, Егорова, говорилось… Наконец, все кончилось: цыганистого вида парень поднялся по лесенке в кабину, посмотрел на всех из окна, возвышаясь над всеми, и включил двигатель. Распахнулись высокие, метров пятнадцать высотой, железные ворота цеха, хлынуло солнце, трактор замер у порога, словно ослеп, словно привыкал к свету дня, и пошел, пошел вдоль длинного стеклянного корпуса, сотрясая землю, взламывая траками закаменевшую грязь, и Егоров с удивлением увидел, что под толстой коркой глины — бетонные плиты: вся территория, оказывается, когда-то была выстлана бетонными плитами… А ребята, конструкторы, шли за трактором, как эскорт, молчаливые, сосредоточенные, и только один из них, светловолосый паренек, сказал хмурому, коренастому корейцу: «Федя, а чего это он с зажженными фарами идет? Днем с огнем…» — «Положено так», — совершенно серьезно ответил Федя, и никто не засмеялся.

Егоров так и нарисовал все, как видел, и у него получилось, все говорили, что получилось, только сам он был недоволен, все маялся, пока не понял, что не в рисунке дело, а в нем, в этих ребятах, конструкторах, большинство из которых были моложе его, но они, пацанята эти, уже делают большое дело, держат в своих руках большое дело, ему, Егорову, недоступное, и на которое он, Егоров, хочет он того или не хочет, обязан взирать с почтением — вот так-то… Это раньше, пять и десять лет назад они были никто, школьники, студенты, а он — молодое дарование и так далее. А сейчас они держат в руках большое дело, а он — по-прежнему неизвестно кто…

Настроение испортилось. Не испортилось, а снова стало таким, как всегда. Обычным.

Егоров жил в трехкомнатной коммунальной квартире на Садовом, в двенадцатиметровой комнате. Соседи были тихие: справа молодожены, а сосед слева жил у жены и появлялся здесь только в дни ссор с нею. Придя домой, Егоров бесцельно послонялся по комнате, не зная, к чему приложить руки. Глупее всего это промежуточное состояние. Ни там, ни здесь…

Он решил убрать комнату. Это лучшее средство: убрать все, вычистить до блеска, потом самому под душ — и жизнь уже совсем другая. Но тут он вспомнил, что в доме уже неделю как отключили горячую воду, представил, как он будет чувствовать себя после уборки, потный и пыльный, — и передернулся, спиной ощутил липкие мурашки. На всякий случай он сходил на кухню, покрутил кран — нет, только бульканье и сипение. И тогда он неожиданно для себя решил поехать в Подольск. И сам удивился: до чего все просто. С Витькой повидается, время проведет. Витька, его товарищ по училищу, жил на самой окраине Подольска, оттуда рукой подать до Пахры, до лесов, до пляжей. На том берегу — сосны. Прямо от Витькиного дома можно спуститься по тропинке к паромной переправе и оттуда кричать: «Харон, Харон!» И из будки на том берегу вылезет хромой паромщик Петя…

Егоров обрадовался, быстро побросал кое-какие вещи в сумку и выскочил из дома. Приехав на Курский вокзал, он взглянул на табло и тут же помчался по переходу, вынырнул на платформе и влетел прямо в тамбур. Двери за ним со свистом сдвинулись. К его удивлению, народу было не так много. Но ему не стоялось: слишком разгорячен был, взбудоражен. Он прошел тамбур наискосок, туда и обратно, вошел в вагон, прошел по проходу, вышел в другой тамбур, прошел следующий вагон, и все бесцельно, просто так, потому что мест свободных нигде не было, он знал это наверняка, а шел просто так, чтобы не стоять на месте. В тамбуре третьего или четвертого вагона он увидел жену.

Они не виделись уже два года, с тех пор, как разошлись. На первых порах он звонил ей, спрашивал, не надо ли чем помочь (чем он мог помочь?), но потом догадался, что так ей еще хуже — и перестал.

— Ты что, следом за нами шел? — спросила жена.

— Нет, — сказал он. — Я место искал, где сесть.

— И так вот случайно встретились? — не поверила она.

— Москва маленькая, — сказал он и развел руками.

— Восемь миллионов, — сказала она. — Попробуй тут, не встреться.

— Еще полтора миллиона приезжих, к счастью. Не будь их, так вообще никакой жизни: от бывших жен и мужей проходу нет, представляешь?

— Представляю, — сказала она. — А все же как ты сюда попал?

Она все еще не верила. Егоров взглянул и невольно отметил, что выглядит она неважно. Резкие складки у губ, какая-то воспаленность, готовность к истерическим, театральным жестам…

— В Подольск еду, к Витьке, — объяснил он. — Вот и получилось так. А ты?

— Я не одна. — сказала она. — Вот мои друзья.

В углу тамбура, на чемодане, поставленном на ребро, расставив в стороны длинные ноги, сидел высокий смуглый парень в черном кожаном пиджаке. На одном его колене сидела девушка в красных вельветовых брюках в обтяжку и желтой майке. Девушка была очень яркая, с матовым лицом и жгучими черными волосами, с легким румянцем на щеках, полненькая, но не очень, соблазнительная настолько, что не вызывала уже никакого соблазна.

— Лена, — сказала она, протягивая руку.

— Егоров.

— Рид, — сказал парень и добавил: — В честь Джона Рида, как догадываешься.

— Егоров, — сказал было Егоров, но парень прервал его, переходя сразу на «ты»:

— Я тебя знаю, видел