позади и почему-то всегда слева, может быть оттого, что привык за рулем слева от Коршака сидеть.

— Ты что это за мной ходишь? — спросил Коршак после одной из поездок. — Что это ты везде как из-под земли возникаешь, а, Степанов?

Густо покраснев и радуясь, что в полумраке автомобильного салона этого не видно, Степанов ответил, чуть помедлив, потому что подбирал слова:

— Интересно. Интересно мне, товарищ армейский инженер. Земля была — скала гольная, а вы на ней командный пункт затеяли. Только что пруда в нем нет.

— Ты понимаешь, что такое командный пункт?

— Ну, ясно, понимаю… Откуда командуют.

— Эх ты… Стратег. Командный, пункт — это прежде всего место, где все знают — значит, узел связи такой, чтобы связь не отказывала ни при какой погоде, и где думают. И чтобы думать не мешали. Вот что это такое.

Степанов помолчал, а про себя подумал: «Вот ведь человек. Без году неделю портупею носит, а с виду — словно так в форме и родился».

Они объехали весь театр предполагаемых военных действий — везде, куда могли докатиться колеса, и Степанов настолько привык к своей работе, что и на самом деле стал сознавать себя если не отцом, то старшим братом Коршака, хотя по возрасту они были ровесники.

Коршак мотался по стройкам, и к вечеру его одежда и сапоги седели от цемента и пыли, если было сухо, были тяжелы от грязи и приморской влаги в сырую погоду. И тогда Степанов приводил в порядок его одежду — ночью, белой ночью и обычной темной ночью, зажегши светец какой-нибудь, а то и при слабом свете лампочек в кабине автомобиля. И воротнички подшивал — этого делать Коршак не умел, и постепенно для Степанова сделалось очень важным, как одет, как выглядит Коршак.

Однажды они застряли. Дорога была на стройку, там ходили грузовики, ходили беспрепятственно, а в гиблых местах дежурили «СТЗ» и «челябинцы» — подхватят грузовик и тащат его вброд через разливанное море хляби. Но Коршак решил попасть на стройку укрепрайона с другой стороны. Степанов сердился. Проселок мотал машину из стороны в сторону — руля не удержать.

Не помогали даже цепи, даже в салоне на полу по щиколотку было грязи — скользкой и липкой. Степанов представлял, как выглядит его «ЗИС» со стороны, если длинный и узкий капот перед ним, зовущий обычно в дорогу своим нестерпимым стремительным блеском, сливался цветом с проселком, а «дворники» едва расчищали на стеклах перед глазами узкие щели. Тогда на машины, тем более на такие вот, городские, что ли, омывателей ветрового стекла не ставили. Степанов приспособился сам. Из резиновой трубочки он сделал омыватель. А тепло в салон загнал от коллектора — прорезал в полу машины лючок, который на лето закрывался крышечкой.

Степанов хмурился и молчал, напрягаясь и до ломоты в челюстях стискивал зубы всякий раз, когда машина ползла, не подчиняясь уже ни тормозам, ни рулю, вниз, на брюхе. Было видно, как надвигается камень посередине проселка, идет под днище — трах! Под передним мостом проскребет по днищу внизу тем жутким для всякого шофера скрябом, за которым видятся пробитые картеры, лопнувшие рессоры, сорванные мосты. Потом, громыхнув напоследок где-то под бензобаком, камень уходил дальше, а наползало новое препятствие, но тут надо было поддать газу, Потому что начинался подъем, и если ты потеряешь здесь ту свою смехотворную скорость, то до весны отсюда не вылезешь, а то и не вылезешь вообще, потому что автомобиль затянет, зальет в низине глиной, и его только разорвет трактор, когда попытается тащить. Но то ли умение, то ли цепи на задних Скатах, то ли просто счастье помогало Степанову всякий раз вырывать машину.

И сели они на ровном месте оттого, что у Степанова все же сдали нервы: он притормозил перед какими-то сучьями в колее, которые потом оказались просто остатками гати, не страшными для автомобиля. Дальше машина не пошла, и это Степанов понял сразу: не сможет пойти.

Нужно или не нужно было ехать здесь? Может быть, нужно. Наверное, армейскому инженеру важно узнать все дороги, испытать их прелести в распутицу, но зачем же на «ЗИСе»! Степанов выругался, криво усмехнувшись. Коршак услышал его брань и виновато глянул воспаленными в рыжих ресницах глазами.

— Не сердись, Степанов, — сказал Коршак. — Ты прав. Напрасно я загнал тебя в это болото.

— Мне что, — пряча глаза, ответил Степанов. — Мне-то что. Мое дело шоферское. Куда прикажете…

— Да брось ты. Не прав я, не прав. Но, послушай, мы же строим не крупорушку и не мелькомбинат. Мы же с тобой строим оборонительный рубеж на случай войны. Ты ведь знаешь наших соседей… Весь правый фланг нашей страны почти до самого центра у нас не прикрыт, а здесь должны стоять мощные долговременные узлы обороны, которые могут влиять на стойкость обороняющихся войск на значительном расстоянии от себя. Но прикрыть все эти многие сотни километров открытого фланга мы не можем: нам это не под силу сейчас. Мы ставим самые ключевые. Вот мы с тобой, Степанов, туда сейчас, на один такой узел, и едем. Ну, хорошо. А если его можно обойти? А если нужно будет ему помочь боеприпасом, оружием и войсками? Как мы это сделаем — по дороге, которая уже нанесена на все чужие карты генеральных штабов?

У Коршака была планшетка, такая, как у летчиков, а в ней карта участка — этого и двух примыкающих. И там все было обозначено. И даже эта дорога, где они засели, была обозначена тонко красным карандашом. Она, словно тайная жилка, болела и билась на карте среди зелено-голубых болот.

Никто в мире сейчас не знал, где они застряли. И через час — через полтора, когда будет пора им прибыть на место, если бы они отправились как нормальные люди по жилой дороге, их начнут искать. А до тех пор здесь не пройдет ни конный, ни пеший — даже птиц не было. Только в отдалении на высохшем дереве сидела ворона.

Они забрали шинели с заднего сиденья. Степанов достал из-под сиденья револьвер, и Коршак увидел его.

— А это зачем? — строго спросил он.

— Я же старшина, товарищ армейский инженер. Положено. И по приказу обязан быть при оружии.

Коршак покачал головой и нахмурился. Потом, когда они побрели в сторону укрепрайона по обочине, Коршак вдруг усмехнулся и спросил:

— Ты-то хоть умеешь с ним обращаться?

— Машинка нехитрая, товарищ армейский инженер.

— Дай попробовать, а, Степанов, дай!..

И глаза Коршака засветились мальчишеским озорством.

Степанов высвободил из кармана шинели револьвер и рукояткой вперед протянул его Коршаку.

— Вы это… Вот эту штуку отведите до отказа —