В июле 1918 года, во время левоэсеровского мятежа в Москве Тибор Самуэли был комиссаром 1-го Московского коммунистического отряда, в который вошли 150 венгерских коммунистов. Вместе со взводом латышских стрелков отряд по приказу военного комиссара Московского округа Н. Муралова был брошен на подавление мятежа. Венгерские коммунисты и латышские стрелки выбили мятежников из здания почты и телеграфа[9].

Летом 1918 года Тибор Самуэли выезжал со специальным заданием в Казань, которая была одним из крупных центров формирования интернациональных частей. Возвратившись из Казани, Самуэли лично доложил В. И. Ленину о ходе формирования интернациональных частей и их боевой деятельности[10].

Тибор Самуэли был председателем Ревкома Крыма, заместителем наркома Венгерской Советской Республики, полномочным военным представителем Венгерской Советской Республики в России и на Украине.

— Я не ошибусь, если скажу, что вы, советские товарищи, знаете нашего Самуэли в лицо, — сказал вдруг Иллеш. — Во многих ваших книгах помещена фотография, сделанная во время парада Всевобуча на Красной площади в Москве двадцать пятого мая девятнадцатого года. Сейчас я вам покажу эту фотографию.

Иллеш раскрыл полевую сумку, поискал в ней и извлек заметно пожелтевшую и, по всему видно, успевшую побывать во многих руках фотографию. Она тут же пошла по рукам. Взглянув на нее, Мурадян сказал:

— Конечно, нам знаком этот исторический снимок. Тибор Самуэли выступает на митинге. Он в кожаном пальто, в левой руке фуражка, правую держит в кармане. И тут же, на трибуне, находится Владимир Ильич — в расстегнутом пальто, при галстуке и в кепке.

Вернувшись к себе на родину, Самуэли стал одним из руководителей Венгерской Советской Республики. Он был заместителем наркома по военным делам, а также комиссаром революционного трибунала венгерской Красной Армии.

В памяти Мурадяна навсегда остались слова Иллеша:

— Я хорошо помню товарища Самуэли. Ему было двадцать девять лет, когда после падения нашей Советской Республики он был зверски убит.

Бела Иллеш много рассказывал о замечательном венгерском писателе-коммунисте Мате Залке, который был активным участником Великой Октябрьской революции и гражданской войны в России. Во время гражданской войны в Испании он боролся против фашистов, командовал интернациональной бригадой и погиб смертью храбрых.

— Один из легендарных героев гражданской войны в Испании генерал Лукач был не кто иной, как наш писатель Мате Залка, — закончил свой рассказ Иллеш.

Находясь в 636-м стрелковом полку, Иллеш ночами вел передачи на войска противника. Он обращался к солдатам-венграм на их родном языке. Прекрасный пропагандист и агитатор, Иллеш раскрывал соотечественникам глаза, говорил им правду о войне, призывал скорее кончать ее и переходить на сторону Красной Армии.

— Солдаты-венгры! — призывал он. — Подумайте, с кем и против кого вы сражаетесь? Спросите себя: за что вы проливаете свою кровь? Красная Армия несет Венгрии свободу и счастье. И каждый выстрел, сделанный вами, — это выстрел в советского друга и брата, в свободу и совесть нашей матери-Венгрии…

Почти каждую ночь гремел над вражескими траншеями голос мужественного патриота Венгрии писателя Бела Иллеша. Из показаний пленных было видно, какой глубокий след среди венгерских солдат оставляли выступления их соотечественника-коммуниста. Росло недовольство войной. Усиливался протест против нее. Некоторые солдаты бросали оружие и перебегали в наши траншеи.

Мурадяну вспомнился такой эпизод. В одну из сентябрьских ночей он с Иллешем пришел в 8-ю стрелковую роту, которой командовал старший лейтенант Сахиб Расулов. Блиндаж его находился в двухстах метрах от противника. Как только Иллеш начал передачу, враг открыл огонь по нашему переднему краю. Тогда Иллеш завел патефон, который носил с собой в вещмешке.

— Сейчас я им поставлю «Национальную песню»[11], — сказал он. — Посмотрим, как они будут вести себя.

Из громкоговорителя раздалась нежная венгерская мелодия, затем мужественный голос на венгерском языке запел:

Вставай, мадьяр, на бой,

На защиту своей свободы…

Все сильней, все выше поднимался голос, он креп, пробивал толщу времени и расстояния:

Клянемся, что больше рабами не будем!

Не будем!..

Стрельба прекратилась. Иллеш спросил по-венгерски:

— Если хотите слушать еще, дайте один выстрел.

С той стороны, словно по команде, прозвучал выстрел. Иллеш поставил еще одну пластинку, проиграл ее, а потом стал говорить. Судя по тишине, венгерские солдаты слушали его внимательно. Но через полчаса в расположении противника поднялся шум и началась стрельба. О том, что там произошло, Мурадян и Иллеш узнали позже от перебежавшего в расположение полка венгерского солдата.

— Немцы очень озлоблены, — рассказывал он. — Их сильно встревожили передачи на венгерском языке, а еще больше то, что мы стали слушать эти передачи и понимать, что зря проливаем кровь. За нашими частями теперь расположились эсэсовцы. Мы оказались между двух огней…

В те сентябрьские дни 1942 года отношения Мурадяна и Белы Иллеша стали дружескими. Расставались они тепло, сердечно. На прощание Иллеш сказал Виктору Аслановичу:

— Я верю в скорую победу над фашизмом. Уверен, что ваша победа принесет освобождение и моему народу. Говорят, писатели — большие мастера на фантазию. Возможно, что это и так. Но в минуты нашего расставания я убежден, что после войны мы обязательно встретимся. И не где-нибудь, а в моем родном Будапеште…

Пока Мурадян перебирал в памяти события далеких дней, дверь номера гостиницы распахнулась, в нее вошел Бела Иллеш и с радостным возгласом бросился в объятия советского друга.

— Как я рад видеть тебя, Виктор! Молодец, что приехал и позвонил! Этот день — настоящий праздник для меня…

Он немного успокоился, но не отходил от Мурадяна, все смотрел и смотрел в лицо. И все оживленней и радостней говорил:

— Вспомни мои слова. Что я сказал, когда мы расставались на Дону? По-моему вышло: ты в Будапеште, у меня в гостях…

Бела Иллеш говорил, а Мурадян с улыбкой разглядывал его. Конечно, годы не прошли бесследно, оставили знак и на висках, и на лице Иллеша. Венгерский друг, увы, не стал моложе, но по-прежнему радостен был блеск его глаз, была все та же живость речи и та же притягивающая к себе улыбка, которая быстро менялась на строгое, серьезное выражение лица, и тогда глубокая морщина прорезала густое межбровье в нижней части высокого лба.

— Как ты живешь, Виктор? Чем занимаешься? Как семья, как здоровье? А знаешь, что мы сейчас сделаем? Бери-ка своих друзей и поедем в Дом журналиста. Надо же отпраздновать нашу встречу…

Что оставалось делать перед бурной радостью встречи, перед таким напором гостеприимства и дружелюбия? Они вышли на улицу. Машины подъехали к большому светлому зданию. Оно стояло особняком