Рарг удовлетворился его ответом и погнал на тренажёры.

Что Рарг учит его не только обороняться и не просто вырубать нападающего, но и атаковать самому, Гаор понял быстро. Для раба-телохранителя такое знание излишне, это кого же из него готовят? Всё чаще приходила неприятная мысль о боях напоказ, но он старался об этом не думать. Даже после того, как, придя на очередную тренировку, услышал неожиданное:

— Пошли.

Пошли так пошли. Он думал, что перейдут в другой зал, но Рарг вывел его во двор и привёл… на псарню. Опять собаки?! Псарню так же окружал высокий, да ещё с колючей проволокой поверху, забор. Рарг постучал в маленькую узкую калитку, пробурчал что-то невнятное в открывшееся окошечко, и их впустили. Сжав кулаки, пересиливая подкатывающий к горлу противный комок страха, Гаор следом за Раргом перешагнул порог.

Мужчина в камуфляже, который тогда рыдал над убитой собакой, встретил их неприветливо. Стоя, где указал ему Рарг, Гаор слышал только его негодующие выкрики, потому что Рарг говорил слишком тихо.

— Да ни хрена! — возмущался, как понял Гаор, «собачий командир». — Он мне две своры загубил… Ты понимаешь, что до праздника всего ничего? Мне собак к празднику готовить надо… у меня щенки не притравлены, а ты мне его подсовываешь…

Праздник, какой ещё праздник? И тут Гаор вспомнил, что сейчас уже третья декада весны, а десятый день — это весеннее солнцестояние. Так… так они Солнце, Небесный Огонь, Золотого Князя, вот так чествовать будут? Травлей?! Он задохнулся от гнева, но тут же сообразил, что даже если поубивает здесь прямо сейчас вот этих, лающих на него из своих вольеров собак, то ничего не изменит. Только добавит работы «собачьему командиру» с новыми собаками.

Рарг умел добиваться своего. И Гаора научили вырубать нападающих собак. Прикрытие у этих занятий, как понимал Гаор, было всё это же: готовят телохранителя, а вдруг на любимого хозяина натравят. После этой тренировки он вернулся в казарму опять в изорванной собаками одежде, с царапинами от когтей и лёгкими покусами. И хотя серьёзных ран не было, пошёл к Первушке смазываться.

— Ну, — встретила она его. — Опять собаки?

— Опять, — кивнул Гаор, снимая куртку и футболку.

— А чего в восточное крыло не отвели?

Он пожал плечами и честно ответил.

— Я не спрашивал.

Первушка промыла и смазала ему ранки.

— Посиди, пока впитается.

Он кивнул.

— Доволен? — вдруг спросила она.

Гаор удивлённо посмотрел на нее.

— Чем?

— А ночью. Приходили к тебе? — и сама ответила. — Приходили. Ну, и как?

Гаор разозлился.

К нему действительно ночью приходили. Он уже спал, когда его осторожно тронули за волосы, погладили, перебирая кудри. И по этой ласке, памятной ещё со сторрамовской вещевой кладовки, он понял, что это женщина из третьей спальни: там были не просто «купленные», а поселковые. Он, не открывая глаз, поймал её за руку, мягко потянул на себя, поворачиваясь на бок. Она легко, с привычной ловкостью скользнула к нему под одеяло. Свободной рукой он натянул одеяло им на головы, чтоб поговорить, но она, догадавшись о его намерениях, слегка зажала ему рот. И он понял: надо молча. Кто знает, на какой кровати наушник не спит и слушает? Услышит имя, донесёт, и всё. Обоим хорошо если только порка. Он всё-таки на прощание шепнул ей по-склавински.

— Спасибо, любая моя.

И услышал такое же почти неслышное.

— Тебе спасибо, любый мой.

И ушла она так же неслышно, как и пришла.

Так эта теперь выспрашивать вздумала. Ей-то чего?! Или тоже понаушничать решила?

— Это ты была? Нет? Так какое тебе дело?

Она нахмурилась и пренебрежительно повела плечом.

— Мог и получше поселковой себе найти. Ты ж личный всё-таки.

Гаор зло усмехнулся.

— Ревнуешь?

— А ты не задирайся, — посоветовала ему Первушка. — Я тоже кое-что могу. Мигну кому надо, и не будет тебя.

— На торги отправят, — рассмеялся Гаор, — да хоть сейчас. Тоже, испугала.

— Дурак, — вздохнула она с насмешливой жалостью. — Думаешь, только собаки есть? Забав много. Ардинайлы не продают никого. Только на утилизацию сдают. Если остаётся, что сдать. Понял?

— Понял, — кивнул он и встал. — За лечение спасибо, и что про забавы сказала тоже, а остальное… я уж сам как-нибудь разберусь.

— Разбирайся, — кивнула она. — Категорию ты уже потерял. Береги, что осталось.

Он молча натянул футболку, взял куртку и ушёл. Вот ведь стерва, по самому больному ему врезала. Когда отпали наклейки, он в душевой — благо, кабинки есть — рассмотрел себя. И понял, что полной первой больше не получит. Конечно, струпья отпадут, шрамы побледнеют, но останутся. Хорошо хоть, ни мышцы, ни суставы нигде не стянуло, а то бы и второй — ограниченно здоров — не было бы. Вот аггел, он так надеялся, что за год, ну полтора, окупит свою цену и его перепродадут. Ведь все, и у Сторрама, и в отстойнике, говорили об этом. А со второй категорией, всего в шрамах, кто и за сколько его купит? И каждая тренировка с собаками добавит ему шрамов. И о каких это ещё забавах она говорила? Похоже, и в этом Седой прав: всегда найдётся более страшное.

Сходив в душ, переодевшись и отдав Снежке футболку для починки, Гаор сидел в курилке и мрачно курил. Ныли уставшие мышцы, зудели свежие и старые синяки и ссадины. На душе хреново — не то слово. Остальные ещё на работе, и он сидел в одиночестве. Сейчас бы напиться, или подраться, или… да чего ни придумай, ни хрена всё равно не будет. Покуришь, пожрёшь, ну, ещё покуришь, ну… даже поговорить не с кем. «Родовые» брезгуют, а «купленные» боятся. Да на хрена ему эти «родовые», твари клеймёные, оно и видно, что отстойника не пробовали. В камере им бы спесь живо сбили. Каждый сам по себе и за себя. И только и думает, как бы кого под порку подвести. Будто от этого своё клеймо побледнеет или ошейник свалится. Так что Мажордом не в одиночку зашугал и задавил всех, это они все вместе. Сволочи. Выродки остроносые, один к одному, что в ошейниках, что без них.

— Эй, Дамхарец, — негромко позвал его от двери женский голос. — Дай покурить.

— Я Рыжий, — ответил он, не поворачивая головы.

— А по мне хоть Чуней зовись, покурить прошу.

«Поселковое» слово заставило его посмотреть на просителя, вернее, просительницу. Черноволосая и остроносая, в таком же, как у Цветика, коротком и сильно декольтированном только бордовом — цвет Орвантера или Первого Старого, сразу вспомнил Гаор — платье с белыми фартучком и наколкой, в туфлях на