Могучего можно считать не самым объективным свидетелем деятельности его конкурентов-кооператоров. Но некоторыми действиями северных кооперативов был еще больше возмущен один из зачинателей кооперативного движения Чайковский. На заседании ВПСО делегаты от населения Печерского уезда докладывали о катастрофическом продовольственном положении, в первую очередь из-за вывоза большей части хлеба красноармейскими отрядами. Член Печерского Временного комитета П. И. Кириллов сообщал: «Скудный урожай нынешнего года уже весь съеден; население питается молоком, размолотой соломой и другими суррогатами; домашний скот в значительном количестве уничтожается на мясо». Хлеб можно было получить только у Союзного комитета снабжения, но его руководители опасались, что хлеб может быть захвачен большевиками. После того как правительство и русское командование убедило союзников, что подобной опасности не существует, комитет снабжения предоставил нужное количество хлеба. Было решено отправить 26 тыс. пудов хлеба в Индигу и 96 тыс. пудов в Семжу. В Индигу хлеб решили перевезти на ледоколе, но в Семжу это было нельзя, т. к. «ввиду сильных приливов и отливов пароход может быть перерезан льдами, почему выгрузка хлеба едва ли будет возможна»[229]. Хлеб можно было перевести в Семжу только сухопутным путем. Транспортная контора Никонова предложила приступить к отправке немедленно, но правительство предпочло договориться об отправке хлеба на Индигу с союзом кооператоров. Хлеб должен был быть отправлен 23 декабря, но на вечернем заседании ВПС 23 декабря выяснилось, что союз кооператоров даже не начал погрузку хлеба. Никаких вразумительных объяснений кооператоры представить не могли. Чайковский пришел в ярость. В протоколе заседания говорилось: «Н. В. Чайковский обратил внимание присутствующих на недопустимость формального отношения к столь важному и неотложному делу, как снабжение хлебом голодающих местностей, и на то, что в данном случае Союзом Кооперативов не было проявлено должной распорядительности, благодаря чему отправка хлеба задержалась на целые сутки и подводы, собранные с таким трудом и содержание которых стоит огромных денег, имели простой.

Н. В. Чайковский просил Марушевского принять меры к тому, чтобы убытки, причиненные задержкой отправки хлеба, были возмещены за счет Союза Кооперативов…»[230] Только в результате вмешательства Чайковского на следующий день хлеб был отправлен.

Как мы видим, в реальных вопросах хозяйственной жизни особой разницы между ВУСО и ВПСО не было. Политика задабривания рабочего класса и ориентации в первую очередь на кооперативы продолжалась еще долгое время после ухода ВУСО в отставку. Разница была в более решительном преследовании со стороны ВПСО всех сочувствующих советской власти, в том числе в аресте многих профсоюзных активистов. Но это произошло, когда профсоюзы открыто стали поддерживать большевиков, после отъезда Чайковского за границу и концентрации всей реальной власти в руках генерала Миллера.

После создания ВПСО борьба между правым и социалистическим блоками велась на выборах в думы и земства, в первую очередь в Архангельскую думу. Во главе социалистического блока стоял Гуковский, а во главе Внепартийного списка национального объединения – бывший член ПСР Максимилиан Максимилианович Филоненко. Он родился в уездном городке Саратовской губернии в семье корабельного инженера М. Филоненко. Мать Елена Каннегисер происходила из известной еврейской семьи[231]. Для брака с М. Филоненко Елена приняла православие. Сразу же после начала Первой мировой войны призван в армию. В октябре 1914 г. в чине подпоручика начал службу в лейб-гвардии Гренадерском полку. В феврале 1917 г. он имел чин штабс-капитана. Я не знаю, когда Филоненко вступил в ПСР, видимо, он принадлежал к т. н. «мартовским эсерам», вступивших в партию после Февральской революции, когда огромное количество людей, одни из политических взглядов, а многие из-за карьерных соображений, вступили в самую популярную весной 1917 г. партию. Умный, смелый, решительный, он стал делать стремительную политическую карьеру. Филоненко был назначен комиссаром 8-й армии под командованием Л. Г. Корнилова, на которого он произвел самое благоприятное впечатление. В своих показаниях он характеризовал Филоненко: «В июне, во время подготовки армии к наступлению, он проявил много уменья, настойчивости и решительности в деле согласования работы командного состава с комитетами и при водворении порядка в частях , а в боях во время Станиславского прорыва, принимая непосредственное участие в боевых действиях войск, проявил много личного мужества и воинской доблести»[232]. О храбрости Фило-ненко писали все, кто его знал. Отрицательно относившаяся к нему Зинаида Гиппиус писала о впечатлении, произведенном на нее Филоненко весной 1918: «…я никогда не видела человека более смелого и бесстрашного»[233]. Он умел произвести благоприятное впечатление на очень разных людей – товарища военного министра, управляющего военным министерством Б. В. Савинкова или Верховного главнокомандующего Л. Г. Корнилова. Филоненко разделял взгляды Савинкова и Корнилова на необходимость восстановления дисциплины в армии, введение смертной казни в тылу и на фронте. Он стал для Корнилова совершенно необходимым человеком. Историк Г. М. Катков утверждал: «За исключением Филоненко, у Корнилова не было надежных политических советников»[234]. Он написал для главнокомандующего речь, с которой Корнилов выступал в Москве в августе 1917 г. на Государственном совещании. Но наряду с этими блестящими качествами, Филоненко отличался огромным честолюбием и авантюризмом. Он мечтал спасти Россию, но только при условии, что в этой России он будет играть одну из ключевых ролей. В планы Савинкова, Корнилова и Филоненко входило создание Совета народной обороны с диктаторской властью. Его должен был возглавить Корнилов, Керенский – стать его помощником. В Совет также должны были войти генерал М. В. Алексеев, адмирал А. В. Колчак, Савинков и Филоненко. Для себя Филоненко скромно отводил роль министра иностранных дел и сумел убедить Савинкова, что он является самой подходящей кандидатурой на этот пост. Известный русский философ, руководитель Политического отделения Военного министерства Ф. А. Степун писал о разговоре с Савинковым: «Этот разговор отчетливо остался у меня в памяти, потому что я не мог не рассмеяться, когда Савинков выдвинул кандидатуру Филоненко на пост министра иностранных дел. Мой смех явно обидел Бориса Викторовича, и между нами произошла легкая размолвка»[235]. В мою задачу не входит описание т. н. Корниловского мятежа, на эту тему написано много книг, опубликовано много документальных материалов[236]. Русский патриот, храбрый генерал, он мало разбирался в политике, поэтому стал жертвой искушенных политиков Керенского и Савинкова. Но и Филоненко, фигура более мелкого масштаба, сыграл свою роль. Главный политический советник Корнилова Филоненко вечером 27 августа выехал из ставки к солдатам 3-го конного корпуса, идущего на Петроград, с обвинением Корнилова в государственной измене и с призывом не слушаться приказов офицеров. Блестяще начатая политическая карьера стала разрушаться со скоростью метеора. Чтобы реабилитироваться в глазах левой общественности, Филоненко 10 сентября 1917 г. в газете «Русское слово» опубликовал письмо, в котором доказывал, что если Корнилов требовал наказания смертной казнью за мятеж, то эта мера должна быть применена к нему самому: «Я его (ген. Корнилова. –Л. П.) люблю и сейчас, но чтобы не было пролито потоков офицерской крови, его нужно расстрелять, и я сниму шляпу перед его могилой. Генерал Корнилов должен понести ту кару, которую понес бы любой солдат за то же выступление»[237]. С моей точки зрения, это омерзительное письмо полностью раскрывает натуру Филоненко как еще одного беса русской революции.