Казак помнил, как его встретил Черниговский, когда через долгие месяцы скитаний он оказался с семьей на Амуре.

— Воровское лицо!.. Чую, с Дону бежал… Никак у Разина служил? — усмехнувшись, сказал тогда он.

— Так, атаманушка. Теперь хочешь — казни, хочешь — милуй. Только семью мою, прошу, не трожь. Не виноватые они ни в чем, — не стал отбрехиваться Федор, чем сразу подкупил того.

— Отчего ж сразу так? Тут ведь нет ангелов — все с грехами, — сказал Никифор мужчине, похлопав его по плечу. — Главное, чтобы ты не с худым умыслом к нам прибыл, а для подвигов во имя нашей святой Руси.

Атаман переводил взгляд туда, где возле запряженной в телегу клячи стояло Федорово семейство.

— Твоя семья?.. Хорошо, — сказал он. — Нам надо обживать этот край… Чего там у тебя за возок? Уж не барахлишко ли краденое везешь?

— Есть и барахлишко. Только я к тебе не с пустыми руками пришел, атаманушка. Привез я с собой разное оружие, — признался Федор.

— Ишь ты! Где же ты его взял? — удивился Никифор.

— По пути прикупил…

Его деньги и дорогие трофейные украшения, которые Опарин тайком привозил в Москву, Наталья сберегла. Без этого им бы пришлось туго в дороге. Так и поесть могли, и одежонку сменить.

— Это хорошо… Чего за оружие? — не терпелось узнать атаману.

— Есть и самострельный городовой наряд: пушечка, пищали городские и ручные. Пороха, считай, пуда с два. Война для меня — мать родна. Могу и пушкарем, и затинщиком, и пищальником. Если дашь коня, то я и в твой казацкий строй встану. Дело-то привычное.

Никифору неожиданно показались медом эти слова, и он широко улыбнулся, поинтересовавшись:

— Кем ты у Стеньки-то Тимофеева был?

— Сотником, — ответил Федор.

— Ишь как! Мне такие рубаки ой как нужны — и порох нюхать, и смерти не бояться. Не боишься? — воскликнул Никифор.

— Нет… Привычный я…

— Пойдешь ко мне войсковым старшиной? — улыбнулся атаман.

— Отчего ж не пойти? Пойду. Только где оно у вас, войско-то? — поинтересовался Федор.

Атаман нахмурил брови. Ведь его и самого мучил этот вопрос. Что и говорить, людей у него покуда мало.

— Коль есть казаки — считай, есть и войско, — говорит.

— И то верно… — произнес Федор.

— Вот и договорились… — Неожиданно он притянул Федора за рукав и прошептал ему на ухо: — Только ты молчи, что у Разина-то служил. Не то найдутся злые людишки — выдадут Разбойному приказу. Там уж не пожалеют…

— Ха! Меня виселицей не испугаешь, но слова твои запомню, атаманушка, и доброту твою не забуду. Если позовешь — всегда приду к тебе на выручку, — ухмыльнулся Опарин.

— Отлично! — сказал Черниговский. — Теперь бегом ко мне в приказную избу. Буду тебя брагой угощать. Зови и жену с детьми. Наверняка не слишком жировали в дороге, поэтому отъедайтесь понемногу.

Федор пошевелил рукой свою давно не чесанную бороду, словно ловил какую-то мысль, и произнес:

— Нам бы угол какой на первый случай найти…

— Не переживай, казак, найдем вам место, — пообещал атаман. — Можете пока у меня пожить… Я ж ведь вдовый, поэтому места точно хватит. Потом сами отстроитесь… Эй, где там Макейка? — кликнул он своего порученца.

— Так ведь его нет. Сказал, у него убежал конь, и он пошел искать животное, — вышел из приказной избы на крыльцо писарь Ерофеев.

— Непорядок. Почему мне об этом не доложили? Кто нам с гостями накроет стол? — покачал головой атаман.

— Я, атаманушка!.. Я вам и накрою… У меня там каша в чугуне варится… Хлебца нарежу, огуречиков соленых, груздочков положу — чем не еда? — выбежал на крыльцо дежурный казак.

Приказная изба была для атамана и местом службы, и одновременно жильем. Все же текущие дела там выполнялись дежурным казаком, которого ежедневно назначали по графику, и только делопроизводство вел штатный писарь.

Речь шла об обыкновенной рубленой избе с небольшой терраской и покоями: передней, горницей, в которой решались казенные дела, спальней и кухней, где порой хозяйничала приходящая женщина.

Погостив пару дней у Никифора, Опарины решили, что доставляют ему много хлопот, и нашли себе другой приют. Остаток лета и зиму они рубили избу, поэтому к весне она уже была готова. Крепкая изба получилась, просторная, с крышей из теса, а то ведь иные норовят все делать на скорую руку, поэтому и избы получались не слишком теплые и приземистые, с одной небольшой горенкой, которая служила и гостиной, и спальней, и одновременно кухней. Такие посконные избы в основном находились по Амуру. Глянешь — кругом соломенные крыши. Ведь крыли соломой не только избы, но и амбары, и риги, и конюшни.

Федор же хотел для семьи чего-то принципиально иного. Лес хорошо подходил для стройки — смольчак и меньше черного. Чернолесье.

Черниговский не стал торопить Федора. Ничего, мол, служба подождет — устраивайся. Пока суд да дело, Федор купил строевого коня, справил себе новый казацкий кафтан, достал припрятанную до поры сабельку, а когда освободился от домашних дел, вышел на службу.

Так и потекла жизнь. Походы, учения, сборы ясака, ночные дозоры, разъезды… Без кровавых стычек тоже не обходилось. Чаще всего албазинцев беспокоили маньчжуры и преступники-азиаты, которых называли хунхузами, но присутствовали еще и свои разбойные люди, не говоря уже про непокорных тунгусов… В общем, дел хватало.

Казаки сначала все приглядывались к Федору, а потом приняли и зауважали. Медовуху пьет, законы казацкой вольницы почитает, в бою дерется как зверь. Кроме того, жалостливый. Где надо было бы по морде вдарить, он обходился крепким словом. Одна беда — любил женщин. Это, мол, у него с Дона, где, по разговорам, тьма-тьмущая заморских наложниц. Поэтому там немало рождается чернобровых деток. Где-то, видно, и у войскового старшины не один такой маленький турок растет.

Больше всего Федор понравился атаману. Как говорил он об Опарине: и голова светлая, и рука крепкая, да и совесть чиста. На таких можно положиться. Один раз только и вспылил на него, когда тот привез в острог маньчжурскую пленницу.

— Чего будем делать с твоей косоглазой? Красотка-то, сам видишь, непростая. Узнают маньчжуры о ее новом доме — вот шуму-то будет! — вопрошал Никифор.

— Не отдам я Саньку!.. Умру, но не отдам, — заявил Федор.

С другим у атамана разговор короткий, а тут он сжалился.

— Если не можешь без нее — живи… — сказал он. — Бабу твою все равно жалко. Хорошая она у тебя, Наталья-то. Мне б такую женку. Однако с бабами мне всю жизнь не везло. Одни изменяли, другие рано умирали, — неожиданно нахмурился он. — Последняя так и вовсе погибла от рук злодея… Теперь уже и боюсь свататься к кому. Вдруг такая же история выйдет?

…Чутко идут кони, фыркают. Чуют, чуют чужой дух… Тайга она и есть тайга — в ней всякой нечисти пруд пруди, подумал Федор. Оттого и беспокоятся кони. Впрочем, до Агафона Огуменника еще дальше. Это тогда леший ночью из лесу выходит, чтобы подурить. Особенно пашенным достается — нечисть-то чаще в поле любит пошалить, снопы по гумнам раскидать. Вот и стерегут ее мужики в вывороченных тулупах с кочергою в руках…