Харран не успел и слова сказать, как ньора Амара, внимательно слушавшая этот разговор, скомандовала:

— Ну-ка, веди, показывай своего альва!

И они пошли смотреть альва — практически все, кто был во дворе.

1

Он очнулся, не понимая, где находится. Голову раскалывала тяжёлая боль, начинавшаяся где-то за глазами; макушку сильно саднило — видимо, он получил рану. К горлу поднималась тошнота. Уаиллар сглотнул несколько раз и попытался открыть глаза. Ему не сразу удалось сфокусировать взгляд. Было темно; вокруг метались оранжевые пятна дрожащего неестественного света, рождённого огнем. Воин лежал на боку, головой на знакомых бёдрах Аолли. Больше вокруг него ничего знакомого не было: грязная истоптанная земля, усыпанная сухой травой, куски каких-то плодов в углу, толстые вертикальные прутья из порченого огнем камня, ограничивающие небольшую площадку — оллаау, загон для пленных, понял он, — желто-коричневая глиняная стена за ними, видные в неверном полумраке.

В ушах воина стоял шум, то ли от последствий удара, то ли доходивший извне — он не мог понять. Будто сплетались громкие грубые и низкие голоса, рычание и шипение неведомых зверей. Воздух был полон незнакомых и неприятных запахов.

Уаиллар вспомнил, что произошло, и едва не завыл от отчаяния. Он дернулся, и мягкая рука Аолли накрыла его глаза:

— Не вставай пока, мой аиллуо, — она обратилась к нему, как положено покорной жене обращаться к воину — так, как не было принято между ними. — Я говорю над твоей раной, тебе скоро станет легче.

Она провела рукой над его макушкой, и Уаиллар поневоле погрузился в мутное забытьё.

Снова очнулся он, когда его лба коснулось солнце. Было уже утро в самом разгаре. Голова болела меньше, рана на голове характерно зудела — как бывает после целебного наговора: стянулась и затягивалась. По-прежнему тошнило, хотя и не так сильно, как раньше. Обычное дело после сильного удара по голове.

Уаиллар приподнялся и осмотрелся. Он по-прежнему лежал головой на бёдрах Аолли; она же, откинувшись спиной на прутья, дремала, сидя в углу клетки. «Устала, бедная», — подумал Уаиллар, чувствуя нежность и неловкость, потому что устала она, заговаривая его рану. Дело воина — защищать свою аиллуа, избавлять её от забот, а тем более страданий. Тем более — беременную.

А он вот — не смог.

На него снова накатили стыд и отчаяние. Он должен был вытащить Аолли, спасти её. Вместо этого он попался сам, попался глупо и позорно, потому что повёл себя как молодой аиллуо в первом походе, оставшийся без присмотра опытных воинов — поспешил, переоценив свои силы, даже не провёл разведку, даже не выяснил, как и где именно держат в плену его любимую, даже не подумал спланировать, какие действия нужны, чтобы её освободить и вывести из аиллоу многокожих. Он очень хорошо осознал сейчас, что, даже если бы получилось открыть клетку, уйти бы им не удалось — слишком много круглоухих оказалось в аиллоу, слишком сильным оружием они обладали.

Уаиллар в глубине души всегда был уверен, что кого-кого, а его никогда никто не сможет захватить в плен. Он точно знал, что он — лучший воин в клане, самый умелый и самый умный. Он никогда никому не говорил этого, но знал и то, что многие в клане того же мнения. Недаром его постоянно выбирали военным вождем.

И вот — он в оллаау у многокожих.

Ну что ж. Осталось показать круглоухим, как умирает у пыточного столба настоящий аиллуо, которому не повезло. Не увидеть им его слабости, не услышать его мольбы о пощаде.

Но Аолли, бедная Аолли…

Уаиллар попытался подняться, и — не сразу — ему это удалось. Он старался не разбудить жену, но чуткая Аолли все равно проснулась и окинула его тревожным взглядом. Воин, придавленный виной, склонил перед ней голову, но вдруг, к удивлению своему, услышал:

— Прости меня, мой аиллуо, если сможешь. Я виновата: из-за меня ты пришёл сюда, из-за меня рисковал, из-за меня попал в плен. Я должна была убежать или умереть на той поляне, как Аллеул, Эрлеоу, Орруоллэ и Ауолло. Я растерялась и оказалась неловкой, и ты пострадал по моей вине…

Уаиллар задохнулся от нежности и прижал её к себе:

— Молчи, Аолли, ты ни в чем не виновата! Это просто злое невезение, Великое Древо не распростерло на нас своё покровительство!

Он обхватил её руками, и не было у него других желаний, кроме как закрыть, защитить Аолли от всего мира, пусть даже ценой своей жизни.

Но мир напомнил о себе лязгом за их спинами. Круглоухий, весь в мёртвой коже и переплетённых волокнах мёртвой травы, со звоном прижав к прутьям решетки какую-то плоскую посудину, по одному вытаскивал оттуда несвежие плоды арраи и лолоу и швырял под ноги пленных аиллуэ, бормоча что-то вполголоса грубым и монотонным голосом, лишённым интонаций. Был он широк в плечах, тяжёл, с голой красной мордой, обрамлённой от ушей и вниз длинными седыми патлами; на нижних конечностях было надето нечто громоздкое и чёрное, пахнущее мёртвой кожей и ещё чем-то резким, на голове — странное сооружение из мятой шерсти животных, круглое в середине и с широкими полями, затеняющими лицо.

Уаиллар оторвал от него взгляд, поняв, что тот пока безопасен, и, наконец, огляделся. Клетка насчитывала шагов по восемь по каждой стороне. Пол её был густо покрыт высохшей и уже гниющей травой. В дальнем от Аолли и Уаиллара углу травы было насыпано побольше и под ней скрывался некий холмик, от которого смердело гнилыми плодами и нечистотами (увидев, куда смотрит воин, Аолли смутилась, но он прижал её к себе сильнее и ободряюще погладил по спине). Рядом с пленными, посередине стороны, противоположной стене, находилось что-то вроде лужицы с приподнятыми краями, высотой с полторы ладони, сделанными из прошедшей через огонь глины. В лужице на треть стояла затхлая вода.

Круглоухий, побросав в клетку все плоды, ушел в середину двора, к фонтану, взял стоящий там круглый предмет из обожжённой глины, оказавшийся полым, и налил в него воды из фонтана. Потом подошел опять к клетке и между прутьев, аккуратно наклонив этот предмет, вылил из него воду в лужицу. Так он сделал ещё трижды, отчего воды в лужице стало почти вдвое больше, чем до этого.

Аолли сказала:

— Попей, милый, пока вода ещё почти свежая. Лучше ничего не будет…

Уаиллар действительно чувствовал жажду. Пить нечистую стоячую воду было противно, но выбора и вправду не было.

Потом они поели, и это тоже было кстати и вовремя. Силы следовало сохранять, потому что ослабленный воин может не выдержать у пыточного столба.

А потом, наконец, они смогли поговорить.

— Как ты выжила? — Спросил Уаиллар. Он ждал ответа, затаив дыхание. Впервые в жизни он по-настоящему испытывал страх — услышать что-то ужасное, что произошло с его любимой.

Аолли потупилась:

— Сначала было очень плохо, они долго везли меня связанной, я боялась, что руки и ноги не восстановятся. Потом бросили в клетку, не здесь, а там, возле реки, — она показала в ту сторону, откуда пришел Уаиллар, — и не давали еды. Бросали куски животных, сырые и обожжённые, и свои порченые плоды. Потом ночью прижали к прутьям толстыми ветками и снова связали. Вытащили из клетки и отнесли сюда, а потом перетащили и клетку. И опять не кормили, давали только воду. А вчера пришел аиллуорро, — она употребила слово, которым назвали воина, пострадавшего в бою настолько, что его надлежало освободить от жизни, — он немного говорит на аиллуэ, он объяснил им, что мы едим, и они стали приносить еду.