Но инспектор Б. очень обстоятельный и самостоятельный инспектор. Он–то и разузнал из агентурных данных, что бельгиец скоро сутки как с бандитами шашлычками на морском бережку балуется, кормят они его, стало быть. А турист наш тоненький, глупый такой, в очках к тому же. «Заманят, ограбят, утопят и съедят», — подумал инспектор и темной ночью отправился спасать бельгийца. И что вы думаете — нашел! Сидит наш бельгиец с бандитами на темном бережку и баранинку уминает за обе щеки, и, главное, бандиты вроде даже как с ненавистью на него смотрят — жрет, видно, больно много, им не останется. Но улыбаются, еще подкладывают. В общем, спас инспектор бельгийца, отвел в мотель, тот, правда, идти не хотел, вырывался. А бандиты даже вздохнули радостно так, свободно.

Привел, велел бумажник показать. И что вы думаете — все денежки на месте!

Уехал утром бельгиец в Бельгию свою. Живой, здоровый и даже ни разу не ограбленный. Странная история, правда?

ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ ИСТОРИИ

Если выходить из деревни не по лесной дороге, по которой все равно можно только ездить, да и то лишь на «кировце», а по главной улице, то километра через полтора можно запросто попасть под паровоз, ну а если повезет, то и под электровоз.

Вокзал там у нас.

При вокзале и касса имеется, правда билеты в ней не продают — там же числа надо ставить, а кто его знает, когда паровоз приедет. В кассе тем не менее непременно сидит кассирша, бабка Маня. Она сидит–посиживает и на разные умные темы беседы разные разговаривает.

Скажем, идет дед Степан к Зинке в булочную, не за хлебом — его там сроду не бывало, тут–то бабка Маня его и заприметит. Заорет, понятное дело, громко так, но не противно — любит она деда Степана, жалеет. Дед тоже не лыком шит, но глухня,страшная. Бабка, понятно, обижается, громче орет и противнее. Тут, конечно, мертвый встанет и попросит не шуметь. Дед остановится, башкой поводит, дескать, почудится же такое, да и дальше почапает. Вот тогда–то бабка Маня встанет и заорет во всю мочь. «Степан, пень трухлявый, вот она я, бабка Маня!» В этом месте Степан обычно останавливается, уши чистить начинает веточкой, глазки протирает шарфиком и, наконец, видит бабку Маню. Улыбается сразу радостно, но ей говорит строго, мол, чего орешь, дура, по делу иду, тороплюсь. А бабка Маня ему: «Степан, пень трухлявый, куды пошел–то, а?» А Степан не слышит ни хрена: «Сидишь тут, бабка, а я по делу спешу, тороплюсь, стало быть». Так они могут беседовать часами. Через часик, глядишь, и соседи подойдут, присоединятся.

Но не следует думать, что у нас в деревне ничегошеньки не происходит — как–то раз за неделю, два убийства приключились, и все — про любовь.

Сначала Вася, такелажник из леспромхоза, брательника родного ножичком порезал, за жинку свою обиделся. Брательник ее прокламацией обозвал, сволочь.

Потом, конечно, сели, выпили, да позабыли все, но дырки–то в брательнике законопатить надо было б. А они жинку еще два раза в булочную гоняли, добавлять. Вот он и помер, брательник–то.

А потом главный менеджер леспромхоза, Иван Витальевич, опосля недельного запоя, да с бодуна, на охоту отправился, уток стрелять. Лесника завалил одним выстрелом, наповал. Лесник, Федор Васильевич, прям в лесу пристроился племянницу Витальевича пользовать, а тут и сам Иван прется. Ну и, понятное дело, скандалить начал и советы давать, что, мол, лес не на то придуман, чтоб его так поганить можно было.

А лесник возьми и ответь, чти, дескать, опосля леспромхоза и лично менеджера Иван Витальевича поганить в лесу уже нечего — и так все испоганено. Тот, конечно, не утерпел, ну и завалил беднягу, прямо в лоб попал. Потом еще сутки по лесу шастал, уток стрелял — на поминки. Совестливый он очень, Иван Витальевич.

А так, конечно, жизнь у нас в деревне скучная. По телеку, правда, давеча брякнули, мол, конец «света скоро будет — вот тогда небось заживем, как раньше — дешево и сердито.

О ЧЕСТНОСТИ И ПРОЧИХ НОРМАХ ЖИЗНИ

Делят обычно по–братски. Ну, в крайнем случае, по–честному. Но никогда не делят поровну. Такова жизнь.

Уверенной поступью идут на работу пожарные, слесари–сборщики 6–го разряда и мастера машинного доения. Они чувствуют уверенность в завтрашнем дне. Им всегда будет что тушить, точить или, в крайнем случае, доить.

Дожевывая утренний бутерброд, спешат в своих лимузинах генеральные директора, ответственные секретари и безответственные члены бандитских группировок. Им очень некогда — то, что они не прожуют сегодня, завтра другие дожуют за них. У них нет уверенности в завтрашнем дне, но у них есть масса других чувств — чувство локтя, например.

А вот непоседливый народец: кучки мускулистых и не очень парней с очень выразительной мимикой — от собачей преданности при виде зеленоватого Авраама Линкольна или районного прокурора до глубочайшего презрения к рисованному зайчику или сержанту милиции. Это — фарцовщики. Их не выведешь Президентским Указом, статьей 88 или даже напалмом. Тараканы по сравнению с ними сущие пустяки. Эти — бессмертны.

Но никто им этого не скажет. Им никогда не поставят памятник, не выберут в президиум и не назначат персональной пенсии. Хуже–того, каждый норовит всучить им какую–нибудь гадость, а когда они отвечают тем же, их отправляют за решетку. Бабушки с полными авоськами плюют в их натруженные спины, бандиты молча грабят. Дяденьки с красными флагами норовят треснуть древком по голове, а девочки из лимузинов швыряют банановой кожурой. Их никто не любит. Но раз они есть, значит, это кому–нибудь нужно.

Генка сидел в своем ларьке у метро «Политехническая» и тихонечко фарцевал. Получалось плохо — валюту не несли. К тому же недавно его молча ограбили бандиты, а потом лимузинные девочки, как всегда, запустили банановой кожурой.

Настроение было скверное. Оно не сильно улучшилось, когда он увидел сержантские погоны у окошка. Милиционер строго смотрел на табличку «$» и укоризненно качал головой.

Естественно, тут же подошел клиент, достал стодолларовую купюру и сунул Генке в окошко. Генка собрался с силами и, внутренне содрогаясь от чудовищной нелепости фразы, отчетливо проорал: «Доллары не берем. Товары только за рубли!»

Клиент весело рассмеялся шутке. Сержант скучным голосом сказал: «Гражданин, пройдемте!». И гражданин прошел.

Генке хотелось плакать. Жизнь теряла всякий смысл.

Минут через двадцать сержант вернулся к ларьку. В Генке медленно, но верно закипала ярость. Сержант ласково улыбался.

— Командир, размахни бумажку, — он протянул зеленую купюру. — Со сменщиком не разойтись по–честному.

Генка проверил купюру и вручил сержанту два полтинника. Однако тот отрицательно замотал головой:

— По–честному, балда, а не поровну!

В конце концов сержанта устроил полтинник и две двадцатки, которые он бережно уложил в свой потертый бумажник, и десятка, которую он со вздохом отложил. Потом с надеждой спросил:

— Может, и десять размахнешь?