– Я уже поел, но мистер Вулф только приступил к ланчу. Вы позволите ему закончить? Всего полчаса?

– Конечно, почему нет? – откликнулся белый и начал снимать пальто.

– Спешить некуда, – подтвердил чернокожий.

Они неспешно избавились от пальто и повесили их на плечики. Кстати, явились без фуражек. Я показал им, где кабинет, а сам направился в столовую. Вулф как раз подносил ко рту порцию еды на вилке.

– Двое парней из бюро по расследованию убийств. С ордером. Лично я арестован. Спросил, дадут ли они вам доесть, и меня заверили, что торопиться некуда.

Вулф кивнул. Я медленно вышел, ожидая, что он скажет что-то мне вслед, но он промолчал. В кабинете белый офицер сидел в красном кожаном кресле и листал экземпляр «Таймс», а чернокожий стоял у книжных полок и разглядывал корешки. Я подошел к своему столу, заклеил конверты и убрал лишнее со стола, потом снял трубку и набрал номер. Иногда на то, чтобы дозвониться Лону Коэну, тратишь минут десять, но сегодня я уложился в две минуты.

– Так ты еще на свободе?

– Уже нет. Слушай, вот тебе первая обещанная подробность. Как раз успеешь вставить в вечерний выпуск. Ниро Вулф и Арчи Гудвин задержаны как важные свидетели по делу об убийстве. Только что. Нас забирают в участок.

– Тогда почему тебе разрешают звонить?

– Не знаю. Увидимся в суде.

Я повесил трубку, и чернокожий сказал:

– Этого не следовало делать.

Он сидел в желтом кресле с книжкой в руках.

– Разумеется. Но я не понимаю. Объясните, мне любопытно. Почему так мягко? Вам что, меня жаль? Или вы сочувствуете Ниро Вулфу?

– Нет. С какой бы стати?

– Тогда вы сильно отличаетесь от своего начальства.

– Ну, он нормальный парень. Не лучше и не хуже прочих.

– Гудвин, – вмешался белый, – нас предупреждали на ваш счет. Вы слишком любопытны. Не ломайте себе голову. Сегодня суббота, наша служба заканчивается в четыре, если не будем торопиться, то как раз к этому времени и прибудем. Так что спешить некуда, если вы, конечно, не возражаете.

Он перелистнул страницу газеты. Чернокожий раскрыл книгу; названия я не видел. А я достал из ящика стола пилку и занялся ногтем большого пальца правой руки.

Ровно в двадцать пять минут третьего мы спустились по семи ступенькам крыльца и расселись по машинам – Вулф с белым, я с чернокожим.

Глава 12

Молчать предельно просто, когда от тебя требуется лишь не раскрывать рта, но на самом деле это крайне затруднительно. У помощников окружного прокурора набита рука задавать вопросы, на которые не отмолчишься. Например:

«Почему вы принудили, физически принудили Люсиль Дюко оставаться с вами в комнате ее отца, которую вы обыскивали?»

«В подписанных показаниях, переданных сержанту Стеббинсу, вы утверждали, что сообщили все сказанное вам Пьером Дюко. Но вы не сообщили о том, что он видел, как один из гостей за обедом вручил Харви Бассетту какую-то записку. Почему вы об этом не сообщили?»

«Если Дюко не рассказывал вам о том, кто присутствовал на обеде, откуда вы узнали о Бенджамине Айгоу?»

«Если не Дюко рассказал вам о встрече за обедом, от кого вы узнали подробности?»

«Почему вы сказали Солу Пензеру, что Люсиль Дюко не будет с ним говорить?»

«Когда вам стало известно, что Ниро Вулф убедил Пьера Дюко не обращаться в полицию?»

«Что конкретно вы забрали из карманов Пьера Дюко, перед тем как сообщили о найденном теле?»

Это только несколько примеров. Я не стану воспроизводить те, которые задавал неведомый мне помощник прокурора (раньше мы с ним не сталкивались), самодовольный живчик в очках с золотой оправой. Его вопросы звучали, откровенно говоря, до смеха нелепо. Из них следовало, что Ниро Вулф якобы во всем сознался. Ну да, мне всячески давали понять, что сознались Сол, Фред и Орри. Ничего удивительного, обычная рутина. Но чтобы сознался Вулф – увольте! Что касается меня самого, не думаю, что я побил рекорд игры в молчанку, однако я молчал с трех часов дня субботы до одиннадцати тридцати утра понедельника, хотя мне задали, должно быть, минимум пару тысяч вопросов; резвились и трое помощников окружного прокурора, и Джо Мёрфи, начальник бюро по расследованию убийств. Его вопросы по большей части убийств не затрагивали. Он хотел знать, почему мы с Вулфом так долго собирались в субботу днем и откуда «Газетт» столь своевременно узнала о нашем аресте. С ним молчать было чертовски приятно, потому что я испытывал искреннюю благодарность к своим неспешным конвоирам, но вот с другими копами дело обстояло хуже, и от постоянного сжимания зубов у меня заболела челюсть. Беда в том, что я давно прославился своими острыми и содержательными ответами на вопросы. Копы это знали и потому усиленно пытались меня разговорить, причем двое старались до омерзения ловко. Впрочем, отказ отвечать на вопросы не предполагает выбора; раз уж решил молчать, то молчи до упора, проглоти язык и не забывай об этом…

Среди всех камер, в которых мне доводилось спать, включая ту, что в Уайт-Плейнсе, в тридцати милях отсюда, нью-йоркская была хуже всего. Причем буквально во всем, будь то кормежка, грязь, компания в камере или цены на что угодно, от газет до второго одеяла. Вулфа я не видел. Не стану описывать свои чувства к нему на протяжении этих пятидесяти одного часа, скажу лишь, что чувства были… разнообразными. На него наверняка наседали жестче, чем на меня, но он сам напросился. Я не воспользовался правом на один телефонным звонок, не стал звонить Натаниэлю Паркеру, рассудив, что это сделает Вулф. К тому же Паркер, где бы он ни находился, должен был увидеть воскресный выпуск «Таймс» с новостями. Но интересно, где его черти носят сейчас? То есть без десяти шесть вечера в понедельник, когда я сидел на своей койке и притворялся, будто у меня все в порядке. Завтра же день выборов, судьи, не исключено, работать не будут. Еще один повод злиться. Лицензированному детективу следовало бы знать, сколько судей работает в такие дни, а я не знал. Того и глядишь придется пропустить выборы, а я ведь хотел голосовать за Кэри[23]. Тут за дверью послышались шаги, в замке заскрежетал ключ, и дверь распахнулась.

– Гудвин, тебя ждут внизу, – сказал незнакомый мне коп. – Прихвати вещички заодно.

Было бы что прихватывать. Я рассовал скудное добро по карманам и вышел из камеры. Мой сосед из камеры слева что-то произнес, но он постоянно болтал, так что я даже